Чтобы сформулировать новый подход к проблеме нацизма и расизма, придётся дистанцироваться от некоторых устаревших суждений и понятий, связанных с ХХ веком и сегодня теряющих актуальность – таких, как, например, бинарная теория тоталитаризма или понимание нацизма как сугубо германского явления.
Многие стереотипы ещё не преодолены. Они подпитываются как остаточным влиянием советской идеологии, так и планомерным влиянием либеральных пропагандистов, навязывающих ложный подход к европейскому нацистско-расистскому наследию: либо оправдательный, либо реваншистский – в зависимости от ситуации и распределения политических ролей.
Нередко имеет место прямая подмена понятий, когда термины «нацизм» и «фашизм» стремятся распространить на различные явления, такие как «режим личной власти», «нарушение фундаментальных прав и свобод», – в той или иной мере негативные, но не имеющие никакого отношения к предмету разговора.
Стоит сразу наметить основные направления исследования. Оно коснётся исторического генезиса нацизма, его связи с колониализмом, с англо-американской гегемонией и неолиберальной макроэкономикой. Необходимо описать соотношение понятий «нацизм», «фашизм», «расизм», «колониализм», «тоталитаризм»; охарактеризовать современные формы нацизма, описать продолжающуюся вокруг него дискурсивную борьбу. Важное значение имеет вопрос о связи нацизма с либерализмом – последний, как показывает исторический опыт, создаёт внешний
идеологический «защитный пояс» нацистских доктрин. Необходим также и анализ религиозно-философских корней нацизма, его связи с протестантской этикой, пуританством, кальвинизмом, ницшеанством и радикальными просвещенческими тенденциями вроде мальтузианства и гоббсианства.
В рамках одной небольшой книги, разумеется, не удастся полностью охватить весь спектр заявленных проблем, но главная цель автора, который далёк от перфекционизма, состоит в том, чтобы инициировать процесс их серьёзного публичного обсуждения.
Теоретические аспекты изучения нацизма в рамках работы связаны с социальным и традиционалистским направлением мысли, изложенным в работе «Социал-традиция»1.
Традиционалистский подход к проблеме мог бы позволить себе использовать некоторые наработки классической левой мысли ХХ века, но левая антинацистская традиция имеет свои слабые места, в том числе очевидную зависимость от либерального подхода. Идеология сегодняшних левых легко приводится к либеральному знаменателю. так что обращение к этому комплексу идей требует их существенной корректировки.
Традиционалистская концепция должна включать в себя положения, позволяющие противостоять неолиберальному подходу, продиктованному американизмом и трансатлантизмом.
Либеральные интерпретации нацизма делают ставку на мимикрию этого явления и его фактическую реабилитацию в новых условиях и новых формах. Строго говоря, они сами являются частью предмета своего описания. Поэтому адепты либерального подхода стремятся определять нацизм по косвенным и неспецифическим признакам – например, как «антидемократизм», «вождизм», «тоталитаризм», «политическое язычество» и т. п., – целенаправленно смещая фокус анализа. При этом опускаются как ключевые идеологические признаки, так и экономическая логика нацистского дискурса, связанная с колониальным капитализмом и военно-политическим экспансионизмом.
При сопоставлении нацизма с его историческим противником, социализмом, между ними всё ещё нередко проводятся аналогии с применением двойных стандартов и делается вывод об их мнимой политической общности. Сегодня, как и в ХХ веке, «либеральные социологи постоянно подчёркивают системную, социально-экономическую логику в тоталитаризме »левом«, но почему-то столь же настойчиво и последовательно отрицают эту логику в случае тоталитаризма »правого«. Мол, при отсутствии частной собственности ГУЛАГ получается обязательно, а в условиях буржуазного экономического порядка Бухенвальд и Освенцим получились совершенно случайно, как исключение»2.
Примечательно, что в ходе таких сопоставлений либеральная мысль предпочитает вообще не упоминать о Талергофе, Терезине, британских лагерях в Южной Африке, секретных тюрьмах в Европе и резервациях в США. Вместо этого применяется анализ внешней симптоматики, а не истоков явления.
Очевидно, что серьёзная концепция современного нацизма должна обладать иммунитетом к либерально-неонацистскому подходу – то есть исключать любые возможные либеральные концепты на уровне собственных исходных оснований. Это одно из базовых условий по-настоящему фундаментального теоретического осмысления явления.
Другое условие, важное в первую очередь для русской мысли, – это отказ от исторически «комфортного» представления о крахе нацизма в 1945 году. Утверждение, что советский народ одержал победу над гитлеровской Германией и тем самым избавил человечество от «коричневой чумы», верны лишь наполовину – в своей первой части. Нацизм – общая болезнь западного мира. Она исходила отнюдь не только от Гитлера, поэтому победа над третьим рейхом не привела и, к сожалению, не могла привести к уничтожению нацизма в целом.
Это, разумеется, не отменяет решающей роли советской России в разгроме германского нацизма. Но важно не упускать из виду то важнейшее обстоятельство, что миссия германского рейха после его падения автоматически перешла к бывшим союзникам СССР.
В ХХ веке нацизм было принято определять как особый «травматический опыт» запада. Это ёмкое и едва ли случайно возникшее определение мифологизирует проблему. Из него следует, что нацистский феномен открылся европейскому взору внезапно; что прежде нельзя было предсказать возникновение гитлеровского режима или его аналогов. тем самым постулируется подсознательное неприятие Европой данного социального зла и наличие в сознании европейцев некоего отторгающего «коричневые» идеологии нравственного инстинкта. Всё это, разумеется, не имеет ничего общего с действительностью.
Конец ХХ века и особенно первые десятилетия нового столетия, в течение которых в Восточной Европе усердно взращивался нацизм, показали, что благодушный настрой европейского обывателя в отношении коллективной нравственности – не более чем усыпляющий эффект пропагандистской сказки, а широко распиаренная миссия по денацификации Германии является чисто постановочным действом. Подлинная денацификация ещё даже не начиналась.
Нацистская идеология не вызвала никакого осуждения и отторжения в Европе 1930-х. Она должна по праву считаться «общеевропейской», особенно если учесть, что в гитлеровской агрессии против СССР участвовало более двадцати стран – преимущественно европейских. Вместе с войсками вермахта на советскую территорию вторглись войска Австрии, Финляндии, Хорватии, Румынии, Италии, Венгрии, Словакии. Штурмовавшая Брестскую крепость 45-я пехотная дивизия вермахта представляла собой бывшую 4-ю австрийскую дивизию. Можно упомянуть и французскую 33-ю пехотную дивизию СС «Шарлемань», названную в честь Карла Великого (фр. Charlemagne).
Польские элиты открыто сожалели о том, что не смогли присоединиться к Гитлеру в качестве союзников для похода на Восток и вместо этого сами стали объектом агрессии. Иными словами, ненависть к «восточным варварам» в польском обществе была куда более сильной, чем к реальным завоевателям, что говорит о присутствии расистских мифологем в коллективном бессознательном Европы. Эти мифологемы лежат на куда более глубоком ментальном уровне, нежели уровень реакций на текущие политические события, сколь бы трагически эти события ни воспринимались польскими или другими европассионариями.
Общеевропейский характер нацизма прослеживается не только на уровне официальных дискурсов политических элит, но и в ходе региональных исследований жизни и умонастроений населения в период Второй мировой войны. Например, после того как в 1939 году немецкая армия вошла на территорию Польши, разные этносы проявляли лояльное отношение к одним этническим и религиозным группам на фоне неприятия других. Польские немцы признавались, что не любят евреев и католиков («папистов»). При этом последние сочувствовали полякам, а сами поляки старались понравиться оккупационным властям, рассказывая им о том, что евреи «пили из них кровь»3.
Независимые исследования повседневной жизни западного общества в 1930–1940-е годы показывают, что не только политикум, но и рядовые европейцы и американцы в подавляющем большинстве были внутренне готовы к приходу нацистского режима и воспринимали его как новую социальную норму или, как сказали бы сегодня, как некую «новую нормальность».
Поэтому установка на забывание «травматического опыта» действует сегодня как механизм вытеснения из массового сознания чувства вины и, соответственно, снимает ответственность перед жертвами нацизма. Примечательно, что жертвы в рамках всё той же нацистской логики также делятся на категории по своей значимости для западного общественного мнения – отсюда, к примеру, замалчивание информации о преступлениях вермахта на Востоке.
Столь же примечательна и антинацистская идиома: «никогда больше». её использование формирует у носителя подсознательную уверенность в том, что ничего подобного не было и никогда прежде. Ведь только в этом случае надежда на неповторяемость опыта нацизма имеет смысл. К сожалению, такая уверенность идёт вразрез с логикой европейской истории, игнорируя как минимум образование первых колониальных империй, а как максимум – формирование паттернов поведения, характерных для протестантской этики.
Гитлеровский нацистский проект – это перенесение прежнего, общеевропейского колониалистского опыта внутрь самой Европы и обновление прежних расистских концепций в соответствии с текущими задачами рейха, которые подразумевали, в частности, геноцид русских и евреев.
При этом классические формы колониализма и новые, нацистские, внутриевропейские его формы продолжали существовать параллельно. Пока в континентальной Европе работали печи Дахау, британская администрация в 1943 году организовала голод в Бенгалии, в результате которого погибло более трех миллионов человек. так выглядело наказание местного населения британской администрацией за августовскую революцию 1942 года и поддержку Индийской национальной армии Субхаса Чандры Боса. единство причин, целей и методов старого и нового колониализма в этот момент было лишний раз доказано историей.
Между тем предпосылки для новой нацистской модификации классического еврорасизма сложились задолго до Гитлера и НСДАП (нем. Nationalsozialistische Deutsche Arbeiterpartei (NSDAP). Королевская Прусская комиссия по колонизации, основанная в 1886 году, рассматривала план колонизации «варварского Востока». Виднейшие учёные Германии, такие как Вернер Зомбарт, доказывали право Германии на Lebensraum – новое «жизненное пространство» на Востоке. Гитлер лишь констатировал готовность воплотить в реальность разработанные его предшественниками планы, когда называл Россию «нашей восточной Индией» и говорил: «Мы начинаем там, где остановились шесть столетий назад. Мы устремляем свой взгляд в сторону земель на Востоке. Когда мы говорим сегодня о новых землях в Европе, мы можем иметь в виду прежде всего Россию и подчинённые ей пограничные государства».
Показное ритуальное осуждение гитлеризма и Третьего рейха, к сожалению, не изменило идентичность и социальный характер западного человека и дух западных общественных институтов. Возможно, это признание разрушит чей-то гражданский символ веры, но нельзя отрицать очевидное: европейское сознание было и остаётся фашизированным на уровне своего культурного бессознательного. западному обывателю, как и западному интеллектуалу, придётся в конечном счёте признать данный факт и принять связанную с ним ответственность и неизбежную долю исторического пессимизма. только после этого может наступить определённая ясность в восприятии данной проблемы и возможностей её решения (вместо ни к чему не обязывающей «травматизации»), которая позволит критически мыслящим людям выйти из множества идеологических тупиков.
В принципе, начиная с XIX века расистская идеология запада представляет собой двухуровневую систему: британский стандарт и набор европейских, континентальных и американских вариантов. Фактически Гитлер просто перенёс в Европу те самые колониальные практики (и их идейное оправдание), которые прежде применялись всеми европейцами лишь на «окраинах» мира. Поэтому, в частности, умаление значимости истории колониализма и расизма по сравнению с периодом европейского нацизма само по себе является нацистской позицией – «вторичным нацизмом» или «нацизмом второго порядка». Человеческие потери и страдания представителей разных наций и рас оказываются в этом случае неравноценными.
Исторически именно нацизм (национал-расизм) привёл в ХХ веке к наиболее тяжёлым человеческим потерям, которые касаются в первую очередь русских и евреев. Но предшествующие ему колонизаторские практики представляют собой общеевропейское явление и в сумме своей не менее кровавы. Однако поскольку гитлеровский нацизм появляется позднее, он выступает в роли своеобразного ученика классического, прежде всего английского расизма, о чём неоднократно высказывался сам Гитлер. Он признавал, что его политика построена по британским образцам, грезил «восточной Индией» и говорил, что восхищается английским народом, который «в деле колонизации совершил неслыханное». Результатом попытки сравняться с англичанами в «деле колонизации» стал проводимый на оккупированных территориях СССР геноцид всех его этносов.
Нередко можно столкнуться с определением нацизма как «крайнего национализма». Это довольно популярный стереотип, который воспроизводится по инерции, и вместе с тем – идеологический трюк, если используется политическими и социальными технологами. При всех безусловных минусах «крайнего» национализма, являющегося вполне законным объектом критики, ничего общего с нацизмом он всё же не имеет. И это следует признать не ради оправдания национализма, а для недопущения размывания «нацизма» как понятия и постепенной реабилитации его как явления.
Даже Ханна Арендт, одна из исследователей проблемы фашизма и тоталитаризма, несмотря на свои либеральные взгляды, подчёркивала: «Многие учёные, как бы боясь вступить на путь провозглашения банальных истин, предпочитают ложно трактовать расизм как своего рода преувеличенный национализм. Вне поля зрения обычно оказываются ценные работы учёных, особенно французских, доказывающих совершенно особую природу расизма и его тенденцию к разрушению национального политического тела»4.
Национализм отстаивает привилегии коренного населения на его исторической территории. тем самым автоматически признаются аналогичные привилегии других наций и этносов на их исторической территории. Национализм характерен, среди прочего, для национально-освободительных движений и борьбы против колониальной зависимости. Он принципиально «неглобален». Нацизм же провозглашает превосходство одних наций, рас (а в случае родственного нацизму культур-расизма – культурно-исторических типов) над другими в глобальном масштабе – именно это становится оправданием колонизации и угнетения народов, насильственного изменения этнического состава целых регионов (примеры: Косово, Украина), навязывания деструктивных институтов и социально-экономических моделей (Россия 1990-х годов). Нацизм всегда включает в себя глобалистские установки.
Память о войне, как правило, создаёт коллективный иммунитет против нацистской идеологии. Но он, к сожалению, не распространяется автоматически на каждого отдельно взятого человека. Поэтому люди с нацистскими взглядами встречались и встречаются среди представителей любой национальности или этноса без исключения. В этом легко убедиться на примере таких исторических явлений, как «Русская освободительная армия» Власова или «Русский добровольческий корпус» в составе ВСУ-НАТО.
Отдельные представители любого народа могут стать нацистами, и это вполне уживается с трагической историей русской «Плахи» и еврейского Холокоста ХХ–ХХI веков.
Нацизм – это в том числе и мировоззренческий выбор. И люди всех национальностей не застрахованы от него – ибо «слаб человек и грешен», а личная выгода может перевешивать и нравственные нормы, и святыни, и память предков, особенно в либеральном рыночном обществе.
Как уже было отмечено, предпосылки нацизма возникли задолго до гитлеризма и не исчезли с его уходом. Поэтому следует сразу исключить зауженную версию возникновения нацизма как казуса как бы оступившейся западной демократии. Это не срыв в первобытную дикость и не случайная ошибка, а закономерное развитие западной культуры. Нацистский «орднунг» был неизбежен как радикализация глобального капитализма и так называемой либеральной демократии. Адольф Гитлер (Шикльгрубер) как фигура определённого склада не мог не появиться в западноевропейской истории, какое бы имя он ни носил.
Преемственность глобального либерального капитализма, расизма и нацизма связана как с их общей социал-дарвинистской ценностной базой, так и с общностью «технически совершенных» методов экономического ограбления и уничтожения населения колоний. Яркими примерами являются концлагеря, впервые опробованные в англо-бурской войне, подавление восстаний сипаев, опиумные войны, этнические чистки и геноцид коренного американского населения британскими переселенцами, работорговля и т. п.
Либеральные режимы переносят бремя «полицейщины» и жёстких экономических мер на территории колоний, чтобы избежать похожих моделей управления у себя дома, то есть в самой метрополии. Но когда глобальный контроль ослабевает, либеральный режим бывает вынужден либо развязать войну, либо решиться на ужесточение управления на собственной исходной территории (период маккартизма в США, закрытие предприятий, ограничение свободы информации и свободы мнений, судебные иски «за пророссийскую позицию» в 2022–2023 годы в Европе).
Промежуточным вариантом между этими двумя моделями (с внешней и внутренней доминантой репрессивных практик) следует считать Германию гитлеровского периода, которая, как известно, в значительной мере «опоздала» к разделу мира. В связи с этим экспансия германского нацизма распространялась на ближнее европейское зарубежье, но в то же время под ударом оказались и внутренние этнические и социальные группы (прежде всего евреи и левые организации).
Сегодня в Германии и в целом в Европе неонацизм вновь достаточно распространён, особенно в академической среде. Распространение началось в 1990-е годы, когда конкурирующая академическая система в лице советской историографии умерла.
Одним из самых распространённых был и остаётся миф о денацификации Германии и покаянии немецкой элиты. Но победа над Германией в 1945 году не означала победы над фашизмом. Бывшие нацисты служили в бундесвере, заседали в парламенте, занимали высшие государственные посты. Сегодняшняя Германия в союзе с американскими политическими элитами проводит курс на реставрацию нацизма в Восточной Европе и поставляет вооружение нацистскому Киевскому режиму, тем самым поддерживая военные действия и террор против русского населения. Поэтому можно утверждать, что немецкий политикум и сегодня объективно является нацистским. С этой точки зрения, соглашения с такого рода «партнёрами» опасны, поскольку приучают общественное мнение к мысли о легитимности и допустимости нацизма.
В целях реабилитации расизма, в том числе и национал-расизма (нацизма), нередко делаются попытки вывести из общего круга расистских явлений отдельные режимы – например, Бенито Муссолини или Франсиско Франко. ещё одним инструментом реабилитации нередко становятся попытки отождествить нацизм и коммунизм и объединить их под вывеской «тоталитаризма» (оба случая будут разобраны в соответствующих главах этой книги).
При всех очевидных минусах большевистской модели социализма эти явления – нацизм и коммунизм – не сопоставимы ни в идеологическом (социальное равенство vs национально-расовое неравенство), ни в социальном отношении. Уравнивание коммунизма и нацизма в принципе равнозначно уравниванию РККА и СС, абсурдному по своей сути.
Более того, нацистская идеология вновь приняла на западе открытые формы как раз после низвержения и де-легитимации коммунизма. Нацизм окончательно признали всего лишь реакцией на коммунизм – трагической, но закономерной – такова, в частности, точка зрения немецкого историка-неонациста Эрнста Нольте и представителей его школы5. Тезис о вторичности нацизма поворачивает на 180 градусов шахматную доску истории, расчерченную после 1945 года, в так называемый ялтинский период, а потому связанный с ним подход представляет собой важный идейный форпост либеральной историографии и социологии.
Но в действительности нацизм рождается отнюдь не как исторический ответ на марксизм и коммунизм, хотя и противостоит им. Он появляется на свет намного раньше – как расистская политико-идеологическая форма колониальной модели капитализма. И хотя нацистская реакция на рост популярности социалистических идей очевидна, социализм и сам был реакцией – реакцией на колониализм (то есть на протонацизм). Нацистско-расистский комплекс идей, имеющий истоки в Реформации и Просвещении, является исходным и куда более фундаментальным феноменом, чем его исторические соперники – социализм и левая мысль в целом.
Система колониализма за несколько веков до социализма выработала множество форм расистской идеологии. Наиболее удобной из них в первой половине ХХ века оказался для неё немецкий нацизм, тогда как «несистемная»6 левая мысль, как коммунистическая, так и социалистическая, объективно была направлена именно на борьбу с колониалистским миропорядком, как на глобальном уровне (коммунистические Интернационалы до и после циммервальдской конференции), так и на локально-национальном (СССР сталинского периода, режимы Мао Цзэдуна, Фиделя Кастро и др.).
В ХХ веке нацизм справедливо называли «идеологией лавочников» (при институциональном и финансовом влиянии крупного капитала). В наше время социальную базу нацизма в значительной мере составляет компрадорская часть среднего и квазисреднего класса. Легко заметить, что эти слои одновременно являются и социальной базой либерализма.
Нередко можно услышать о том, что нацистские режимы якобы не репрессируют своих приверженцев. Эта точка зрения одновременно и неверна по существу и сама является нацистской в своей основе, поскольку предполагает, что объекты репрессий неравноценны и требуют разной степени сочувствия. Кроме того, эта позиция по умолчанию соглашается с тем, что немцы еврейского происхождения в Германии были якобы неполноценными немцами, чужаками. таким образом, вольно или невольно повторяются основы гитлеровской пропаганды, а тезис о «тоталитаризме» лишь стремится замаскировать эту ситуацию.
Стоит сказать отдельно о самой теории тоталитаризма. Довольно знаменитая, не научная, но пропагандистская, она не используется сегодня серьёзными историками, которые склонны игнорировать её как явление политической публицистики, неправомерно претендующее на статус научности.
Роль «тоталитаризма» в идеологическом пространстве заключалась в том, чтобы расшатать сформированную в массовом сознании связь понятий «нацизм», «расизм» и «фашизм», расцепить их, а затем вывести из-под крова этих понятий многие явление нацистско-расистского характера. В соответствующей главе мы опишем это подробнее.
Теория тоталитаризма получила разработку в сочинениях Карла Поппера («Открытое общество и его враги»), Ханны Арендт («Истоки тоталитаризма»), Фридриха Августа фон Хайека («Дорога к рабству»), а затем стала общим местом популярной политологии и медиакультуры. Она строится на выделении признаков, характеризующих «полицейские» методы управления, исторически присущие большинству режимов, но эти признаки не улавливают их (режимов) историческую, идеологическую и социально-экономическую специфику.
В действительности проблематика так называемого тоталитаризма является внешней по отношению к проблемам нацизма, мультирасизма и либерализма и ничего не меняет в критериях оценки их мировоззренческого базиса. Диктаторами были, к примеру, Генрих VIII, наполеон Бонапарт, Хаджи Мухаммед Сухарто, но мы не характеризуем их как нацистов.
Сущность нацизма заключается не в диктатуре как таковой, а в оправдании глобального неравенства перманентными свойствами наций, стран и культур. Это важнейший содержательный признак. Исторически он выражается в насыщении нацистской и расистской идеологий мифами превосходства7 и второсортности Другого (в данном случае зависимого коллективного субъекта), апеллирующими к вымышленной расовой нечистоте, либо культурной неполноценности8. Ярким примером такой мифологии служат принятые в третьем рейхе нюрнбергские расовые законы, сыгравшие роль теоретической базы Холокоста9. Практический результат всех теорий, основанных на мифах «превосходства / неполноценности», – это антихристианская идея градации человечества и процветания «полноценных» за счёт «неполноценных».
Ещё один существенный признак расизма и нацизма – это технократическая дегуманизация – взгляд на человека как на разумную и говорящую машину, а на общество и культуру – как на явления техногенного характера. Ярким примером здесь могут служить нацистская евгеника, боевые наркотические вещества, применявшиеся в вермахте (первитин), плановые и технически совершенные методы уничтожения человеческих «излишков» (крематории и газовые камеры), продуманные до мелочей производственные технологии, применяемые в гитлеровских концлагерях, и использование рабского труда населения оккупированных восточных территорий («о́стов»).
Старшие представители Франкфуртской школы, Теодор Адорно и Макс Хоркхаймер, рассматривали нацизм как побочный результат двух глубинных исторических процессов: доминирования стандартов рациональности, навязанных эпохой Просвещения, и «аффективной» реакцией на это навязывание в виде нацистской архаики10. технократическая дегуманизация в постгитлеровскую эпоху выглядит несколько иначе, но её основные принципы не меняются. Гласно или негласно ставится задача «улучшения человеческой породы», превращение человека разумного (homo sapiens) в так называемого high-hume по аналогии с high-tech, поэтому на смену нацистской евгенике в новом тысячелетии идут технологии трансгуманизма. В связи со своим техногенным характером авторитарная сущность глобального капитализма гораздо глубже и радикальнее идеологического авторитаризма коммунистического типа.
Принято говорить о нацизме как о «срыве в архаику», и это верно, если ставить вопрос в нравственной плоскости. Но во всех остальных отношениях нацизм представляет собой радикальный вариант модернистских идеологий с их технократизмом, социал-дарвинизмом и перекладыванием «платы за прогресс» с собственных социальных классов на соседние народы11. Иными словами, нацистский принцип выживания сильнейшего присущ всей системе колониального капитализма, при которой метрополии собирают средства на своё развитие в виде дани с окраинных «варварских» народов, порывая ради этого с традиционными ценностями. Социализм же ставил целью распределить эту плату на все социальные группы в рамках отдельно взятого общества, что в итоге ведёт к той или иной степени эгалитаризации.
Нацизм представляет собой не случайную историческую ошибку или социальный системный сбой. Нацизм – это естественный продукт западного модерна.
Как и любой вид расизма, он основан на вертикальной сепарации – отделении «высших» от «низших». В пределе этот принцип предполагает угнетение или физическое уничтожение «неполноценных» групп, как национальных – например, сипаев, евреев, русских, цыган, – так и социальных.
То же самое можно сказать и о вненациональных формах расизма, включая современные. Например, ювенальная юстиция занимается сегодня репрессиями против якобы социально «ущербных» групп, избавляя общество от тесного контакта с «неполноценными особями» (в том числе неполноценными в плане идеологии) и поддерживая тем самым современную версию социальной селекции. Вполне очевидно, что этот социальный заказ сформирован в рамках идеологии либерального социал-расизма.
Это яркий и далеко не единственный пример новых форм расизма ХХI века. Отдельного разговора достойна, например, тема «социального рейтинга».
Различия между нацизмом ХХ и ХХI веков являются отдельной, достаточно масштабной и крайне насущной проблемой, которая наверняка найдёт своих исследователей в самое ближайшее время. Наша задача – лишь обозначить подступы к ней. Но, указывая как на отличия, так и на общие фундаментальные черты «двух нацизмов», важно отметить единство их истоков.
Необходимо честно признать, что нацизм и расизм имеют вполне определённое культурно-религиозное измерение. Общность разновременных форм и манифестаций расистско-нацистской идеологии связана с наличием у них протестантских религиозно-культурных оснований (так называемой «протестантской этики», согласно М. Веберу) и вытекающей из этих оснований социально-экономической и политической модели западного мира.
Иначе говоря, в современном западном обществе и его культуре по-прежнему отчётливо прослеживается влияние протестантской этики и протестантского типа рациональности. Например, характерное для данной этики восприятие социального «успеха» восходит к августинианско-кальвинистской доктрине двойного предопределения, делящей людей на «избранных ко спасению» и «неизбранных ко спасению», как если бы Господь умер не за всех, но, отделяя зёрна от плевел, создавал расу «лучших людей» ещё при их жизни.
Этот взгляд, хотя и в секуляризированной форме, находит полное воплощение в неолиберальной идеологии с её принципом тотальной конкуренции и гиперрационального подхода к социальным коммуникациям и производственным процессам.
«Мягким» современным аналогом немецкого концлагерного рационализма является подчинение всех сфер жизни законам рыночного фундаментализма, интересам транснациональных финансовых игроков и методам цифровой алгоритмизации (отсюда известный термин «цифровой фашизм»). А на «улучшение человеческой породы» сегодня направлены технологии трансгуманизма, институты цифрового феодализма и стремление развивать искусственный интеллект за счёт нейроресурсов самого человека.
Но протестантский сверхрациональный тип мировоззрения имеет свою иррациональную (квазирелигиозную) изнанку. Частью этой изнанки является, например, религиозно-фаталистическое восприятие прогресса, имеющего цель и критерии в себе самом. Этот взгляд на движение общества во времени формирует специфическую, позитивистскую модель историзма и эсхатологии.
В рамках этой модели развитие общества направляется по пути техногенной трансформации и абсурдного противопоставления ценностей цивилизации ценностям нравственности и культуры, что ведёт к рождению в недрах протестантской культуры техногенных культов, не имеющих ничего общего с христианством.
Данный вопрос в ХХ веке неоднократно затрагивал философ Мартин Хайдеггер, рассматривая технику не столько как «машину», сколько то, что затрагивает самого человека. Согласно Хайдеггеру, сущность техники, к которой мы «рабски прикованы», есть «беспредметность состояния-в-наличии», и она «вовсе не есть что-то техническое», напротив – это её раскрытие происходит «в человеке» и «через него»12, а в итоге человек теряет наличие в мире самого себя. техника становится «судьбой» человека, но одновременно и человек становится её судьбой. Иными словами, это символ особой новой религии, религии небытия, возвращающей нам ужас перед ничто, снятый было христианской перспективой жизни вечной.
Таким образом, идеи градации человеческого материала и социального естественного отбора поддерживаются духом протестантского фундаментализма – независимо от того, выступает ли этот фундаментализм в формате исторической религиозности или в секулярном формате и имеет ли он внешние примеси в виде техногенной квазирелигиозности. При этом принцип тотальной конкуренции и выживания сильнейшего (ницшеанское «падающего подтолкни») вполне оптимален для этой протестантско-просвещенческой, модернистской культуры. Нацизм и расизм представляют собой радикализацию этого мировоззрения, дополненного техноязычеством и порождающего либерально-капиталистическую модель общества.
Означает ли всё это, что люди с протестантским вероисповеданием и (или) мировоззрением непременно склонны к нацизму и расизму? Разумеется, нет. Это утверждение было бы таким же абсурдным, как, например, утверждение о том, что любой католик в душе инквизитор. Более того, наиболее мощный контрсистемный фактор западного мира – марксизм и близкие ему левые движения, отрицающие капиталистическое общество, – также сформировался в рамках именно протестантской культурной парадигмы.
На индивидуальном уровне парадигмальные основания культуры влияют на когнитивный стиль, но не на конечные убеждения человека. Но когда речь идёт о коллективном сознании, и особенно о сознании господствующих элит, эта зависимость, к сожалению, является куда более прямой и однозначной – культурные константы имеют определяющее значение.
2023 год
