Следует со всей тщательностью подходить к выработке определения нацизма. В качестве первого шага, вероятно, стоит принять во внимание определения, существовавшие в советский период. Во-первых, это место из речи И. В. Сталина на окончание Великой Отечественной войны, в которой он определил поверженного противника как «германский империализм». Но здесь важно учитывать, что речь шла о недавнем противнике, а не о нацизме в целом как историческом явлении.
Нацизм как историческое явление получил определение, известное как «формула Георгия Димитрова» (по имени её автора, болгарского коммуниста). В нём утверждалось: «Фашизм – это открытая террористическая диктатура наиболее реакционных, наиболее шовинистических, наиболее империалистических элементов финансового капитала... Фашизм – это не надклассовая власть и не власть мелкой буржуазии или люмпен-пролетариата над финансовым капиталом. Фашизм – это власть самого финансового капитала. Это организация террористической расправы с рабочим классом и революционной частью крестьянства и интеллигенции. Фашизм во внешней политике – это шовинизм в самой грубейшей форме, культивирующий зоологическую ненависть против других народов»1.
Главное в этом определении – признание того, что фашизм есть продолжение общей идеологии крупного капитала. Само собой разумеется, что либеральная теория «тоталитаризма», с самого начала направленная против левой трактовки явления, эту общность принципиально отрицала.
Важно подчеркнуть, что социал-дарвинистская мораль, лежащая в основе и либерализма, и нацизма, в последнем выражена более открыто и более определённо, она лишена либерально-демократических и философских украшений.
Иначе говоря, нацизм и расизм – это опричнина либерального режима, позволяющая быстро купировать опасные для либеральной системы процессы, своего рода пистолет, который либеральный капитализм носит в кармане и регулярно вынимает, чтобы поддержать мировой «орднунг» в моменты кризисов.
В остальное время этот миропорядок охраняется не столько «жёсткой», сколько «мягкой силой» – благодушными доктринами фундаментальных прав и свобод, которые в реальности имеют крайне избирательное применение. Например, так называемая свобода предпринимательства при необходимости нарушается санкциями в отношении конкурентов и взрывами на их газопроводах. Из-за попыток освободиться от долларовой зависимости и начать свободную эмиссию национальной валюты могут убить главу государства, как это произошло с ливийским лидером Муаммаром Каддафи. В самих метрополиях режим управляемой демократии периодически действует на правах «витрины», но сворачивается по щелчку ради фальсификации выборов, поставок оружия, политической цензуры, ограничения сырьевого траффика и других целей.
Таким образом, можно в полной мере согласиться с тем, что нацизм и расизм – это радикальная военно-террористическая форма власти крупного капитала (транснационального, англо-американского, немецкого или иного западноевропейского).
В принципе нацистско-расистская практика и привязанная к ней либеральная риторика – главная особенность западноевропейской культурной формы нескольких последних веков (эпохи модерна). Во второй половине ХХ – начале ХХI века эта культурная форма выработала ряд новых манифестаций. Согласно ним, статус жертв колонизации от прежних «нехристианских», «отсталых» и «биологически неполноценных народов» перешёл к «врагам мировой демократии», «закрытым обществам», «тоталитарным государствам» и нациям, якобы отсталым в гражданско-политическом смысле. Но стандартом прогрессивного развития в либеральном понимании как была, так и остаётся вытекающая из протестантской этики модель рыночного общества: рыночный принцип, будучи сакральным (квазирелигиозным), сам по себе, разумеется, никакому Прогрессу не подвластен.
Необходимо сказать несколько слов о происхождении, истории и трансформациях ряда ключевых понятий, связанных с нацистско-расистской темой.
До сих пор вызывает много споров, и отнюдь не только в среде политологов, употребление в речевой практике синонимов «нацизм» / «фашизм».
Сразу оставим за скобками узкое понимание фашизма как идеологии режима Бенито Муссолини в Италии и аналогичных ему (Франсиско Франко, Антониу ди Салазара и др.). В узком понимании это культ государства-корпорации, которое утверждает право на неограниченное насилие, но нас интересует вся история понятия.
Небольшое эссе Бенито Муссолини «Доктрина фашизма» («La dottrina del fascismo») впервые было опубликовано в 1932 году в 14-м томе Итальянской энциклопедии наук, литературы и искусств как предисловие к статье «Fascismo» («Фашизм»). Идеи, взятые из этого эссе, стали идеологическим основанием диктатуры Муссолини. Но после Второй мировой войны понятие «фашизм», помимо идеологии Б. Муссолини и его последователей, стало обозначать также и все виды расизма, а потом и любую экстремистскую идеологию.
Следует признать: то, что термин «фашизм» получил более широкое употребление, которое закрепилось в социальных науках как основное, – это свершившийся факт. единственная оговорка в связи с этим могла бы заключаться в том, что синонимическая связь понятий «фашизм» – «нацизм» асимметрична: нацизм – это частный случай фашизма. В конечном счёте «фашизм» есть синоним «расизма» (всех его видов) или, говоря точнее, «мультира-сизма», который включает в себя наряду с классическим расизмом XIX века культур-расизм, социал-расизм, циви-лизационный расизм и т. п., в том числе, разумеется, и национал-расизм (он же – нацизм). Эта система терминов, конечно, не безупречна, но другой, сопоставимой с ней системы сегодня не существует.
Нередко можно наблюдать попытки вывести исходное, узкое значение «фашизма» как итальянской корпора-тивистской идеологии (проводившейся Бенито Муссолини с 1921 до 1945 года) и ей подобных за пределы данной системы понятий. Это делается, например, на том основании, что идеология Бенито Муссолини «до союза с Гитлером не знала расизма и, в частности, антисемитизма».
Но здесь важны два обстоятельства. Во-первых, примкнув к гитлеровскому альянсу, лидер италофашизма как раз подчеркнул второстепенный характер отличий двух режимов. Во-вторых, имея колонизаторские цели на африканском континенте (Ливия, Эфиопия, Эритрея и Сомали), итальянский фашизм так или иначе использовал легитимирующее объяснение того, почему позволительно пренебречь правами африканцев для достижения своих целей. Фашизм в узком понимании (Б. Муссолини, С. Салазар, Ф. Франко и др.), как уже было сказано, – это культ государства-корпорации, которое утверждает право на неограниченное насилие, осуществляет террор, но вместе с ним использует и миф превосходства, идею высших и низших рас, культур, цивилизаций.
Миф превосходства, в каких бы формах он ни выступал – это общий закон всего спектра расистских идеологий. В данной парадигме формируется любая национальная версия фашизма, и она при всей своей специфике не в силах отменить общую закономерность. Другое дело, что притязания фашистской Италии не были и не могли в обозримом будущем сделаться в полном смысле глобальными (и принять глобалистские формы), но это уже вопрос этапов развития отдельно взятой национальной формы расизма. Развитие этой формы может как ускоряться в результате успешных завоеваний или союза с более сильным режимом, как было на первом этапе у Муссолини, так и замедляться и даже прекращаться под влиянием, например, военных поражений.
Между тем попытки вывести отдельные режимы из общей парадигмы и оформить это с помощью специальной терминологии чаще всего имеют целью постепенную реабилитацию расизма как явления.
Нередко наблюдается и другая негативная тенденция – размывание понятия. На фоне концептуальных споров и попыток подмены одних понятий другими, не вполне или вовсе не эквивалентными (например, «фашизма» – «тоталитаризмом»), фашизм теряет чёткие смысловые очертания и становится синонимом абсолютного зла, всего самого плохого. Неудивительно, что до сих пор самый верный способ откреститься от обвинений в фашизме – это назвать фашистом кого-то другого, обычно того, кто назвал тебя. таким образом, одновременно с размыванием происходит банализация понятия и связанной с ним проблематики.
Наряду с размыванием и банализацией также имеет место и целенаправленное искажение, смысловая переориентация понятия. Автору этой книги приходилось сталкиваться с публицистами, которые утверждали, что «первый постулат фашизма – это национальная гордость». Но при таком сомнительном «критерии» фашизмом пришлось бы признать любовь и к «старой доброй Англии», и к «милой Франции» и к «святой Руси»... На самом деле речь должна идти не о национальной гордости (это здоровое чувство), но о комплексе национального (расового, культурного, цивилизационного) превосходства, о позиции нации-господина и цивилизатора других наций.
Интересно складывается судьба близкого понятия – «расизм» – у Ханны Арендт. Вначале Арендт признаёт главное: «Расизм отрицает равенство людей, ранее вытекавшее из иудео-христианского осознания человека как ”образа и подобия Бога” [Бытие 1:26]»2 – но затем проводит удивительную типологизацию. Расизм у Арендт делится на два типа: расизм превосходства и расизм зависти. Расизм превосходства идеологически оправдывался заботой о «низшей расе» (тем самым «бременем белого человека»). А вот расизм зависти объединяет народы центральной и Восточной европы, в частности Россию и Германию, и опирается не на конкретный опыт, как расизм превосходства, а лишь на некие теории превосходства.
Под конкретным опытом – если иметь в виду Россию, – вероятно, следует понимать отсутствие вековой практики колонизации. Удивительным образом отсутствие фактических доказательств восточно-европейского расизма игнорируется, а стремление к деколонизации объявляется попросту «другим» типом расизма. едва ли этот мысленный трюк настолько сложен, что нуждается в каких-то специальных комментариях.
Что касается непосредственно России, тут Арендт попросту объявляет расизмом идею объединения славян – довольно спорную, но, как показывает история, не имевшую ничего общего с угнетением и колонизацией. Понимая это и желая как-то объяснить явную нерентабельность «второго типа расизма», она пишет: «Расизм зависти сулил не материальную выгоду плантатора от его чёрных рабов или метрополии от её колонии, но моральную выгоду полного превосходства, всепонимания и прикосновенности ко всем делам человеческим»3.
По мнению Ханны Арендт, некий «славянский» расизм имел целью не материальные, а «моральные выгоды». Согласно этой логике, ущерб субъектов такой колонизации тоже должен быть моральным – ущербом от «всепонимания и прикосновенности». Читая Арендт, невольно приходишь к выводам, которые сильно расходятся с авторскими.
Конечно, следует сказать несколько слов и об авторской методологии. Примечательно, что Ханна Арендт приводит в качестве аргументов не экономические, а психологические понятия, пытаясь сделать их частью политических. Она описывает национальные задачи и интересы в терминах психологических установок. Но странное, абсолютно произвольное деление наций на «высокомерные» и «завистливые» вызывает много вопросов и, в сущности, само по себе является расистским.
В целом существует богатая практика приписывания нацизму далёких, не относящихся к нему или относящихся не только к нему, неспецифических признаков. Например: «отсутствие демократии» или, наоборот, неоправданное якобы «единение народа с государством».
Строго говоря, если единения народа с государством нет (это всегда вина государства), то нет и демократии. Но дело заключается не в наличии демократии или её нехватке, а в существовании стигматизированной группы, группы-жертвы внутри или вне государства, на которую общие блага не распространяются, будь то демократия (реальная, а не либеральная, то есть демократия большинства) или какие-то другие социальные возможности и выгоды.
Но если демократия соотносится с нацизмом и расизмом, так сказать, факультативно, то «традиционализм», также упоминаемый иногда в качестве атрибута нацизма и расизма, в реальности является их прямой противоположностью. Тем не менее «культ традиции» в качестве признака указан Умберто Эко в «списке типических характеристик Вечного Фашизма (ур-фашизма)» в знаменитом эссе «Вечный фашизм»4.
Якобы имеющее место ретроградство и стремление нацизма «отменить прогресс», «неприятие модернизма» – миф, опровергаемый технологической оснащённостью Третьего рейха, рационализацией производства с помощью заключённых концлагерей и идеей «улучшения человеческой природы» на основе евгеники (последняя предвосхитила современный трансгуманизм). Напротив, наряду с «кровью» нацизм обожествляет «Прогресс», понимаемый не только как технические достижения, но и как расчеловечивание, трансформация человеческого существа. Умберто Эко в «Вечном фашизме» соединяет несоединимое: «Как итальянские фашисты, так и немецкие нацисты вроде бы обожали технику, в то время как традиционалистские мыслители обычно технику клеймили, видя в ней отрицание традиционных духовных ценностей. Но, по сути дела, нацизм наслаждался лишь внешним аспектом своей индустриализации. В глубине его идеологии главенствовала теория Blut und Boden – ”Крови и почвы”. Отрицание современного мира проводилось под соусом отрицания капиталистической современности. Это, по существу, отрицание духа 1789 года (а также, разумеется, 1776-го) – духа Просвещения»5.
Традиция, напротив, представляет собой серьёзный противовес «голосу крови», с одной стороны, технократии – с другой и глобализму (т. е. гегемонии одной культуры) – с третьей. Конечно, при условии, что это системный традиционализм, для которого все традиции равноценны, нет «хороших» и «плохих». традиция уравнивает людей, в ней нет логики исключения, которой живут культур- и национал-расизм. традиция остаётся «при своём» и не склонна подчинять кого-то на стороне, предаваясь экспансионизму.
Нередко в качестве особого признака нацизма и расизма называют «тотальность», но это понятие само по себе требует уточнения. Во всяком случае, «тотальность» нацизма не специфична. тотально всё: религия, социализм, либерализм, глобализм. И если уж говорить о тотальности, то стоит иметь в виду в первую очередь глобалистские идеологемы.
Публицист Максим Кантор среди черт фашизма называет «имперство». В статье «Скифы в банке» он утверждает: «те, кто считает себя ”левыми”... исповедует имперскую доктрину... Невозможно одновременно бороться против фашизма и за империю»6. По мнению Кантора, «фашизм – это и есть имперская национальная идея». Это тоже довольно странное утверждение: по логике автора получается, что Советский Союз не мог сопротивляться нацисткой германской империи, поскольку и сам был империей.
В действительности фашизм – это, прежде всего, расовая теория или другая доктрина исключительности. Великая Отечественная была с обеих сторон имперской войной, но только с одной, немецкой стороны она была расовой и этнической. Сталин защищал свою империю, но советские люди также защищали свои семьи и русскую землю. А вот планов и намерений проводить геноцид «неполноценных арийцев» ни у советских солдат, ни у Сталина точно не было.
Антифашизм французского Сопротивления также не помешал Франции оставаться колониальной державой вплоть до середины 1950-х годов, удерживая за собой Индокитай.
Сегодня Украина, подобно Германии 1940-х, демонстрирует наряду с нацизмом классические имперские комплексы. Вспомним, каковы истоки и логика конфликта. СССР, не имея национальных притязаний, в своё время «отпустил» все советские республики, включая Украину. Украина же сегодня не отпускает этнических русских. Русские, живущие в Новороссии, не хотят русифицировать украинцев, но украинцы, напротив, стремятся украинизировать русских. Исходя из этого сопоставления, вполне понятно, что именно с украинской стороны имперская политика сочетается с радикальным национал-расизмом.
Приведём пример: военнослужащие ВСУ пытаются объяснить, зачем они пришли на Восток убивать людей: «На Луганщине у нас случился настоящий переворот. Мы увидели, что девяносто девять и девять десятых местного населения за присоединение к России. И задали вопрос: а что или кого мы приехали сюда защищать? Нашли единственное объяснение: просто мы должны отстаивать целостность Украины... Все эти месяцы мы воспринимали их как своих соотечественников, хотя они отличаются от нас капитально. У нас каждый старается построить хороший дом, чтобы лучше, чем у соседа, а у них можно ”Вия” без декораций снимать. Они там умирают, а их даже никто не хоронит... Батя сказал – едь, сына, поясни, як у нас на заходi живуть и як жить треба... там общаться на украинском было для меня делом принципа. Мы принесли на Восток росток Запада». – «А на Запад вы принесли росток Востока?» – спрашивает корреспондент. «Неа... там люди живут бестолково и одним днём»7.
Комментарии здесь излишни. На самом деле требование русских к государству Украина представляет собой классическую ситуацию библейского Исхода: «Отпусти мой народ». Но герой цитируемой выше статьи упорно не желает её замечать. Так обнаруживают себя глубинные расистские истоки нацизма, возрождённого в ХХI веке в Восточной Европе.
Поскольку либеральные концепции нацизма и расизма направлены на банализацию и поэтапную реабилитацию связанных с ними понятий, они уделяют избыточное внимание стилистике, внешним эффектам, некой имперской помпезности, которые лишь связаны с нацизмом и расизмом, но не стремятся учитывать подлинную сущность этих явлений.
Например, при описании гитлеровского режима считается важным упомянуть об Олимпиаде 1936 года и известном фильме Лени Рифеншталь («Олимпия»), хотя они представляют собой лишь элемент имперского пиара, существующего при любых режимах.
Олимпиада не добавила и не убавила нацизма в Германии. зато огромное значение для работы нацистской пропаганды имели знаменитый план «Ост» и план колонизации славянского населения, брошюра «Унтерменш», формат решения «восточного вопроса», нюрнбергские законы и евгеника. Но как раз всё это для либеральных «критиков» нацизма не представляет особого интереса. Во-первых, потому что указывает на специфику явления, в то время как задача либеральной пропаганды – максимально размыть его границы и характерные признаки с помощью «антитоталитарной» риторики. Во-вторых, потому что либеральные идеологи отлично понимают, что нацизм является логическим итогом их собственного мировоззрения.
Важнейший признак нацизма (фашизма, расизма) – неравенство, созданное рыночной демократией.
Действительно, так называемый свободный рынок – это инструмент поддержания неравенства, то есть войны всех против всех, при которой остаётся лишь поддерживать лидера и тем самым утверждать право сильного. Поэтому у либерализма и нацизма присутствует важнейший общий принцип – тотальная конкуренция. Перенос этого принципа из экономической, рыночной плоскости в культурную, этническую, социальную и обратно в экономическую по существу ничего не меняет.
Именно поэтому либеральный истеблишмент стремится привести к единому рыночному знаменателю такие общественные институты, как религия, семья, отношения полов (отсюда принудительная секуляризация, ювенальные технологии и узаконивание однополых браков). то, что предполагается разрушить в сфере культуры и традиции, удобнее всего сперва подчинить воле экономических игроков – и процесс распада начнётся сам собой, требуя временами лишь лёгких корректирующих жестов.
Уже упомянутая Ханна Арендт признаёт, что «расизм является главным идеологическим оружием империализма», и это вполне справедливо, если под империализмом понимать либеральный капитализм на этапе экономической и политической сверхмонополизации. Иными словами, спорить напрямую с тем, что расизм есть неизбежный атрибут либерального капитализма, Ханна Арендт не решается8.
Не обходя вниманием имперскую эстетику, либеральные критики также склонны говорить о «культе силы», «подчинении личности коллективу, скреплённому ”идеей”».
Все эти явления, как бы ни относиться к ним, характерны для режимов любого типа и имеют к нацистско-расистскому идейному кластеру точно такое же отношение, как и ко всем прочим.
Подчинение личности коллективу или части коллектива в целом неизбежно. В случае с нацизмом дело заключается не в подчинении или «идее подчинения», но в разделении и кастовости, однако если без ограничения прав личности государство и общество невозможны, то без сегрегации и градации возможны вполне. Собственно, нацизм и расизм и являются искусственной градацией людей – вплоть до отрицания существования той или иной этнической, культурной или социальной группы, как это случилось с русскими в начале ХХI века в связи с отрицанием западными элитами русского мира.
2023 год
