Слова "традиция", "традиционные ценности", "традиционализм" в последнее время звучат все чаще. И я не знаю, радоваться этому или огорчаться.
Как говорили известные интеллектуалы, начиная с древних конфуцианцев и заканчивая приверженцами современной аналитической философии, прежде чем ставить проблемы, надо договориться о понятиях и терминах. В этом смысле "традиции" не очень повезло. Это слово незаслуженно превратилось в стикер, наклеиваемый на что угодно, подобно "стабильности", "устойчивому развитию", "модернизации" и другим словам с крайне широким спектром употребления. Практика использования терминов-заклинаний без четких смысловых границ обычно сводит на нет результат любой научной дискуссии, а в социально-политической и медийной сферах ведет к развитию манипулятивных технологий. Где нет предметного содержания, там возникает его иллюзия: свято место пусто не бывает.
Но "традиции" не повезло вдвойне. Ее трактовка не только размыта, но и предельно мифологизирована. В консервативной среде о традиции говорят как о фундаменте нравственных ценностей, что само по себе верно, но отнюдь не исчерпывает традициологическую проблематику. В рамках прогрессистской парадигмы "традиция" воспринимается как благопристойное обозначение ретроградства. Истоки этого второго подхода связаны с либеральной социологией и ее догматической идеей "традиционного общества". Например, Юрий Левада еще в 1970-е гг. утверждал, будто бы "традиции" характерны именно для традиционного общества, что они препятствуют нормальному целеполаганию и рациональному поведению в обществе современном.
И сегодня еще довольно часто встречаются утверждения о том, что традиционалистские ценности якобы не способствуют самоорганизации индивидов и общностей, зато, напротив, способствуют поддержанию вертикали власти.
Но при внешней претензии на некую историчность (в самом общем и абстрактном понимании таковой) на деле модернистская идея об архаичности и реакционности всего, что связано с "традицией", направлена на оправдание культурного неравенства. Философ А. С. Панарин справедливо писал в связи с этим: "Борьба современности с прошлым обретает форму борьбы цивилизаций, одна из которых олицетворяет модерн, остальные – устойчивую и агрессивную архаику, не содержащую никаких имманентных предпосылок желаемой общественной эволюции".
Вполне очевидно, что концептология "модернити" напрямую связана с вполне определенной традицией – протестантской. Вот почему Макс Вебер, описывая "дух капитализма", стремился "исследовать вклад в этот "дух" протестантской традиции, продолжающей действовать и сегодня". По существу, часть (секуляризированная протестантская традиция) выдается за целое (цивилизацию модерна). Эта историческая диспропорция заложила в модернистский дискурс глубинное противоречие – противоречие между культурспецифичностью данного дискурса и его претензиями на всемирную значимость и универсализм.
Так, одна из традиций, противопоставляя себя прочим традициям, порождает объективацию этого противопоставления как якобы исторического, эволюционного, темпорального, а не культурного и, в пределе, расово-идеологического, каковым оно является на самом деле. Впрочем, в наиболее кризисные моменты истории ХХ и ХХI вв. подлинная подоплека конфликта между традицией и контртрадицией (а не традицией и "современностью") давала о себе знать в явном и неприкрытом виде. Поэтому стоит согласиться с выводами А. С. Панарина, который утверждал: "Просвещенческий гуманизм, в отрыве от христианского архетипа сострадательности, превращается в идеологию сверхчеловека, претендующего на то, чтобы монополизировать современность и объявить большинство неполноценной расой традиционалистов"1. И несколько ранее по тексту: "Благородную открытость просвещения они заменили эзотерикой "демократического" расизма, связанного с убеждением в том, что демократия имеет свой цвет кожи и свой тип ментальности, характеризующий европейского "белого человека". В начале 90-х годов мало кто обратил внимание на тот факт, что "новые демократы" мыслят по-расистски, отказываясь от установок христианского и просвещенческого универсализма".
Не секрет, что социология и психология в эпоху неолиберализма являются идеологическими дисциплинами, выполняя примерно такую же функцию легитимации властных институтов, какую выполнял истмат при социализме. Поэтому социологический анализ традиции развивался в условиях идеологических ограничений. В этой ситуации дихотомия "традиция – современность" использовалась как мягкий вариант и эвфемистическая замена оппозиции "варварство – цивилизация".
В результате "традиция" оказалась в ситуации, в которой находилось и понятие "средневековье", наделявшееся негативно-оценочным смыслом (dark ages – "темные века") и лишь частично реабилитированное работами историков "школы Анналов". При этом само понимание традиции было сужено до описания ряда исторически локальных явлений и на уровне обыденного сознания начало восприниматься едва ли не как синоним "средневековости", а та в свою очередь стала синонимом "мракобесия", "непросвещенности", "суеверности".
Так выстраивается лабиринт эпитетов и метафор, попав в который, сознание обывателя уже не находит выхода.
К счастью, воинствующий антитрадиционализм в культуре и науке все же не стал тотальным; сегодня можно с удовлетворением это констатировать. В рамках социологии уже с 1960-х гг. накапливаются предпосылки для "поворота к традиции". Классическая дихотомия "традиция – модерн" постепенно подвергается переосмыслению. Вначале возникает идея о разных типах модернизации, которые не отрицают, а трансформируют традицию. Затем о традиции начинают говорить как о стабилизационном факторе модернизации, закрепляющем ее результаты и таким образом ускоряющем, а не тормозящем развитие.
В 1980-е гг. появляются исследования, представляющие традицию как многоаспектный, диалектичный механизм культурной преемственности и комбинированного развития. В некоторых из них речь идет о модернизации как части традиции и о том, что традиция – это важное условие реальных, а не симулятивных демократических процессов, условие гражданской свободы.
Традициология как направление мысли продолжает пробивать себе дорогу в рамках общественно-гуманитарных наук. Переоценка понятия "традиция" продолжается в постколониальных и постсекулярных исследованиях. И сегодня ученый вынужден делать выбор между линейной, эволюционистской концепцией веберовского типа и поствеберовской идеей изменчивости и диалектичности традиции.
Во втором случае он признает, что традиция обладает как устойчивостью, так и изменчивостью, а баланс того и другого обеспечивает целостность структур коллективного опыта в условиях социальных сдвигов и потрясений. И наоборот: если происходит разрыв традиции, как в России в 1917-м и в 1991-м гг. или в период церковного Раскола, это грозит быстрым социальным регрессом.
Сегодня жесткая дихотомия "традиционное общество – модерн" выглядит все более надуманной, а ее претензии на истолкование логики истории необоснованными. Для многих очевидно, что традиция – это не "любовь к прошлому", а понимание взаимосвязи между разновременными процессами. Традиционализм направлен в будущее, он работает над образом будущего и над целеполаганием в настоящем, используя исторический ресурс.
Например, фундаментальная наука может развиваться только в обществе с сильной традицией. Вне традиции, в рыночном обществе она гибнет по причине среднесрочной нерентабельности. Именно поэтому сейчас наука существует за счет заделов 1970-х гг., новых прорывов не наблюдается, а понятие "научно-технический прогресс" вытеснено ни к чему не обязывающим словечком "инновации". Не случайно покойный Станислав Лем с горечью говорил, что фантасты мечтали о покорении далеких планет, а человечество принялось плодить бесполезные для него виртуальные вселенные. Антитрадиционализм оказался тормозом развития.
Более подробный анализ феномена традиции я изложил в книге "Социал-традиция"2. Книга была написана на фоне сдвигов в мировой политике и идеологии последних лет, которые обозначили не только поворот к традиции, но и новое ее понимание – не этнокультурное, а социальное и, в конечном счете, системное.
Какова природа терминов "социал-традиция", "социал-традиционализм"? Строго говоря, семантика "социального" входит в концепт "традиции". Тем не менее, я считаю нужным специально выделить это понятие. Это особенно важно для русского контекста. Ведь социальная справедливость и традиция – две стороны одного целого – оказались трагически разделены в России накануне 1917 г. Но теперь конститутивное для русской культуры чувство социальной справедливости, прежде отданное на откуп одной лишь левой политике, занимает место в общей логике традиции.
Что такое общество социал-традиции (оно же "большое общество")? Это общество взаимной ответственности. Такое общество предполагает нерасторжимый исторический договор будущих поколений и поколений предшествующих. Каждое поколение имеет голос в рамках этого исторического консенсуса. Только в этом случае у нации возникает историческая миссия – необходимое условие ее выживания.
Современное состояние России, неустойчивое и неопределенное, с "вакуумом идеологии", преодолимо в рамках нового традиционалистского мышления. Когда оно будет преодолено, русские вернутся к своей исторической миссии, связанной с их византийским наследием.
2018 год
