Православие и консерватизм. Социально-политические и религиозные аспекты консерватизма

Для меня большая честь, дорогие друзья, выступить сегодня перед вами на лектории "Крапивенский 4". Тема моего доклада – "Православие и консерватизм. Социально-политические и религиозные аспекты кон­серватизма". Название звучит политологически, культурологически, философски, и это несколько непривычно для меня, историка, прежде всего, который как профессионал привык, прежде всего, к нарративу, к изложению фактов. Но этих фактов в течение примерно 30 лет занятий этой тематикой накопилось слишком много, и волей-неволей приходится историософствовать. Вот такие посильные историософские рассуждения я бы хотел сегодня представить на ваш суд. Без подобного рода историо­софского анализа огромная работа, проделанная с источниками, будет неполной. Сразу хочу подчеркнуть, что мы сегодня будем говорить только и именно о русском консерватизме, и большей частью те определения, которые здесь прозвучат, будут касаться этого явления на всём протяже­нии его существования, начиная с конца XVIII – начала XIX в. и до нача­ла XXI в.

Итак, консерватизм (от лат. conservo – "сохраняю") – это блиста­тельное и мощное интеллектуальное направление европейской и рус­ской мысли. Она представлена на Западе знаковыми в истории культуры и общественной мысли именами: начиная с его европейских отцов-ос­нователей Эдмунда Бёрка, Жозефа де Местра и гениальных основопо­ложников русского консерватизма. Приведу этот ряд: Г. Р. Державин, Н. М. Карамзин, А. С. Шишков, продолжатели-апологеты Н. М. Карам­зина – С. С. Уваров, В. А. Жуковский, далее – зрелый А. С. Пушкин, Ф. И. Тютчев, Н. В. Гоголь, славянофилы, Н. Я. Данилевский, Ф. М. Досто­евский, К. Н. Леонтьев, Л. А. Тихомиров, И. А. Ильин, А. И. Солженицын, И. Р. Шафаревич, то есть это своего рода культовые имена в русской куль­туре, в русской мысли.

Можно привести и десятки других не менее масштабных фигур из на­ционального русского пантеона. Казалось бы, это имена, говорящие сами за себя и не нуждающиеся в дополнительной рекламе. Однако даже по сей день с понятием "консерватизм" связаны негативные коннотации. Его свя­зывают с отсталостью и иррациональной приверженностью к старине, начальстволюбием, интересами господствующих классов, рептильностью и прочим. Эти негативные определения являются результатом более чем двухвековой работы, своего рода чёрного пиара или, если хотите, воен­ной пропаганды, ведущейся оппонентами и противниками консерваторов как западноевропейских, так и российских. Этими противниками тради­ционно выступали и выступают радикальные левые либералы и предста­вители социалистического лагеря. Поэтому имеет смысл сравнить тече­ния, которые появились в Новое время: либерализм, социализм, консер­ватизм, поскольку такого рода сопоставление позволяет выявить главное, наиболее существенное в том же самом консерватизме.

Начнём с того, что с 1917 г. заветными понятиями в понятийном сло­варе социалистической идеологии являлись "справедливость" и "равен­ство". Идеи "Манифеста Коммунистической партии" К. Маркса или "Го­сударства и революции" В. И. Ленина, посвящённые созданию общества всеобщего равенства, звучали для многих современников завораживаю­ще: для достижения равенства и справедливости необходимо ликвиди­ровать частную собственность, порождающую отношения эксплуатации, господства и подчинения, и, соответственно, основные последствия част­нособственнических отношений: государство, право, религию, семью, культурно-историческую традицию и так далее. На практике реализация этих идей обернулась насилием над действительностью, миллиона­ми жертв, уничтожением целых классов. И все эти особенности вытекали из глубинной логики леворадикальной идеологии. В итоге грандиозный левый эксперимент завершился саморазрушением советского государства в конце 1980-х – начале 90-х гг. и естественным образом изжил себя.

С 1991 г. в нашем государстве и обществе начала было безраздель­но господствовать либеральная идея. Здесь ключевым словом является "свобода". Либеральный эксперимент в сравнении с советским, безуслов­но, расширил сферу продекларированных в начале "перестройки" эконо­мических, политических и личных свобод, однако качество этих свобод, не ограниченных моралью и традицией, оказалось чудовищным. Цена, которую нашему государству и обществу пришлось заплатить за неё, оказалась непомерно высока: распад государства, крупнейшая геопо­литическая катастрофа XX в., существенное ограничение суверенитета, зависимость от западных "партнёров", расчленение русского народа, об­нищание огромного числа людей, колоссальное социальное неравенство, возникновение олигархата, нравственная и интеллектуальная деграда­ция и так далее, и так далее. Последствия всего этого не преодолены и по сей день.

Так вот, в силу того что левые и либеральные идеи оказались на прак­тике скомпрометированы в самых разных социальных слоях, всё настой­чивее стал появляться интерес к консерватизму как альтернативному идеологическому, политическому, культурному и нравственному проекту. Началось неуклонное, хотя и медленное движение к той мировоззренче­ской системе, в которой ключевым понятием – я подчёркиваю, ключе­вым понятием – является "традиция".

Именно традиция является системообразующей в мировоззрении, философии и политической идеологии консерватизма. В первую очередь речь идёт о позитивных традициях и ценностях, освящённых авторите­том предков, древностью, которые обеспечивают эволюционное органи­ческое развитие общества, исключают кровавые революции, радикаль­ные реформы. Консерватизм буквально пронизан культом традиции. Немного истории: сам консерватизм появился в конце XVIII в. как ре­акция на рационализм и индивидуализм Нового времени, теорию про­гресса – она ассоциировалась с уверенностью в постоянном увеличе­нии в мире свободы, знаний, богатства, порядка, нравственности. Но эти идеи воплотились в так называемой Великой французской революции, той революции, которая означала кровавую ломку существующего ancien regime – старого порядка, органичного традиционного общества. И кон­серватизм появился, прежде всего, как реакция на эту беспрецедентную ломку и катаклизмы. Собственно говоря, он появился как критика тех ценностей Нового времени – теории прогресса, просвещения, которые я только что перечислил.

Здесь следует сказать, что ядром традиции – той традиции, на кото­рую опирается консерватизм, – является культ трансцендентного начала. Религия, которая, согласно воззрениям консерваторов, придаёт смысл ис­тории и отдельной человеческой личности – обеспечивает связь человека с Творцом, освящает божественный порядок, его основные установления, устанавливает связь с бесчисленными поколениями предков, сплачивает, очищает общество, указывает ему высшие ценности. И для России гла­венствующей религией, оказавшей огромное влияние на складывание го­сударственности, культуры, национального самосознания, является пра­вославие. Нет, обратите внимание, ничего более общего, ничего более устойчивого в русской истории, нежели Церковь с её догмами литургиче­ской евхаристической практики, её вероучением в целом. Если мы возь­мём более чем тысячелетнюю историю России, что, собственно говоря, сохранилось из институтов, из неких духовных явлений, из ценностных установок от этого тысячелетия? Церковь и христианство. Ни один ин­ститут более не уцелел.

Религиозное мировосприятие предполагает признание тех прин­ципов, которые являются основополагающими для консерватизма. Это – иерархия. Структура бытия в консервативном как и в христиан­ском сознании иерархична: есть небесная иерархия, ангельские чины, и, соответственно, общественная иерархия как отражение небесной. Это соответствует убеждению, что в обществе всегда при всех условиях бу­дут верхи и низы, всегда будут отношения господства и подчинения. Ну и в этом греховном мире всегда будут существовать в той или иной форме принуждение и насилие.

Соответственно, консерватизм исходит из естественного неравенства людей. Консерваторы всегда акцентируют внимание на том, что люди не равны ни по биологическим параметрам, ни по уму, ни по нравствен­ному облику и так далее. И это фундаментальный факт, который необхо­димо признать и строить, исходя из него, соответственно, любые страте­гии. В силу признания объективного факта естественного неравенства для консерваторов всегда характерен поиск властных экономических, идеологических и культурных технологий, которые бы позволяли сфор­мировать качественную элиту, готовую во имя высших ценностей жерт­вовать, если надо, и своей жизнью, такую элиту, которая была бы сориен­тирована на решение общенациональных задач, а не на удовлетворение собственных узкоэгоистических интересов или создание утопического общества всеобщего равенства без элиты. Консерватизм на разных его этапах так или иначе тяготеет к этому меритократическому принципу.

Большое значение для консерваторов имеют те слои народа, ко­торые глубже укоренены в традиции и обеспечивают её продолжение: если говорить об обществе до 1917 г., конечно, это были такие слои, как крестьянство, духовенство, купечество, дворянство и так далее. Кон­серваторы рассматривают народ как сложный иерархичный организм, все составные части которого тесно взаимосвязаны и взаимообусловлены. Здесь классовой борьбе и классовому подходу нет места или же он имеет совершенно другое назначение, нежели в левых доктринах. Каждая часть выполняет особую функцию в интересах целого организма. Приоритетное значение в консервативном сознании имеют интересы целого, и поэто­му бессмысленно говорить об особых интересах части, тем более созда­вать для неё особую защитную идеологию, которая бы противостояла интересам целого, стремясь перестроить его в свою пользу.

Ещё одно следствие того, что консерватизм опирается, прежде всего, на религиозную традицию: его религиозная составляющая обуславли­вает гносеологический пессимизм. Консерватор, будучи христианином, будучи религиозным человеком, всегда испытывает определённое скеп­тическое отношение к возможностям человеческого разума; в других идеологиях он, этот разум, всесилен. Ratio, неприятие абсолютизации его возможностей, крайне осторожное отношение к кабинетным схемам ра­дикального переустройства человеческого общества – это маркёр консер­вативного сознания. Религиозное мировосприятие диктует консерватизму и антропологический пессимизм: консерваторы конечно же так или иначе заимствуют из христианства, у святых отцов понимание ограниченности, несовершенства человеческой природы, говоря религиозным языком, греховности. Эта человеческая природа одержима силами зла и, соответ­ственно, исключает принципиальную осуществимость в земных условиях идеального общества, и, соответственно, раз человеческий разум огра­ничен, раз человеческая природа несовершенна – для консервативного всегда характерна высокая оценка всего того, что корректирует этот ра­зум, сдерживает злые человеческие инстинкты.

Для консерваторов характерна высокая оценка сильного государства, приоритет его над интересами индивида. Я, конечно, говорю о большин­стве течений русского консерватизма. И с точки зрения большинства рус­ских консерваторов, главенствующее значение имеют интересы целого, а всё же не отдельной индивидуальности. Важны, прежде всего, надын­дивидуальные ценности: Бог, Церковь, нация, семья и так далее. Вот все вышеперечисленные ценности, институты всегда нуждаются в надёжной защите, каковой в первую очередь выступает государство. Человек, рус­ский человек с консервативным мироощущением не может не быть го­сударственником.

Для консервативного всегда также характерен культ школы, армии, патриотизма, самобытной национальной культуры, исполнительности, дисциплины, порядка, жёсткого права, то есть всех тех общественных институтов, традиций и явлений, которые всегда выступают основны­ми трансляторами, проводниками, хранителями традиций. Ну, невозмож­но это без Церкви, без школы, без самобытной национальной культуры и так далее.

Здесь же проявляется ещё одна черта консервативного сознания: по­нимание конкретно-исторической обусловленности уровня прав и свобод в наличном обществе – нельзя быть свободным больше, чем ты свободен внутренне. И консерватизм естественно противостоит как социалистиче­ским идеологиям, так и либерализму, в основе которых лежат ценности прямо противоположного порядка. Назовём их, эти ценности противопо­ложного порядка: атеизм, культ рассудка, антитрадиционализм, космо­политизм, приоритет интересов индивида над интересами государства, вообще индивидуализм, культ личных прав и свобод, приверженность к кабинетным теоретическим моделям, культ перемен, революции.

Но при этом было бы неверно трактовать консерваторов как противни­ков всего нового, как часто делают оппоненты консерваторов. Нет, они вы­ступают лишь против абсолютизации самого принципа новизны, заведомо­го примата нового перед уже проверенным старым, что обычно характерно для радикального либерализма, ну, и ещё более левых течений. Новое – не всегда лучшее, и для консерватизма характерно такое благоговение перед бытием, бережное отношение к миру, поскольку он создан Творцом, отсюда вытекает его неприятие всякого рода революционных потрясений.

В случае абсолютной необходимости социальных перемен консерва­тизм требует при их осуществлении чрезвычайной осторожности и по­степенности: только те преобразования необходимы, которые абсолютно назрели, только те преобразования будут органичными, которые будут учитывать прежнюю традицию, прежний опыт. И, соответственно, рас­ширение гражданских прав и свобод, с точки зрения консерваторов, воз­можно только в том случае, когда это не сказывается отрицательным об­разом на высших интересах общества и государства. Свобода должна быть ответственной и не противоречить нормам нравственности, не переходить во вседозволенности: невозможно допускать разгула проплаченной кле­веты, пошлости, уголовщины, криминала, реформаторства и так далее. И здесь эгоистический индивидуализм либерального образца является объектом принципиального неприятия со стороны консерваторов.

Следует подчеркнуть, что история русского консерватизма свиде­тельствует о зависимости этого феномена от исторического, географи­ческого, национального контекста. Консерватизм историчен, он, в отли­чие от социализма и либерализма, строящихся на либеральных схемах, с трудом окрашивающихся в какие-либо национальные цвета, всегда за­висит вот от этого культурно-исторического контекста. Как говорил вы­дающийся русский консерватор К. Н. Леонтьев, "охранительство у всех народов разное: у русских – одно, у французов – другое, у турок – тре­тье". Именно потому что разные истории, разные культурные контексты. И содержание консервативной идеологии на практике оказывается плю­ралистичным и конфликтным: консерватизм, в отличие от либерализма и социализма, не является универсальной идейной системой с чётко очер­ченной системой взглядов.

В русском консерватизме чётко прослеживается магистральное на­правление: господствующее, постоянно возобновляющееся даже в случае его прерывания. Оно возникло и оформилось под воздействием несколь­ких основных факторов русской истории.

В первую очередь скажу о влиянии православной религии на все стороны общественной жизни – от быта до политики. Православие определяет всю ту систему ценностей, которая важна для консервато­ров. Это представление о смысле бытия как отдельного человека, так и целых государств; это представление о должном и сущем, о добре и зле, о богатстве и бедности, об отношении к труду и так далее. То есть все это, в данном случае сформированное в рамках православного сознания, так или иначе ассимилируется в консервативных идеологиях и подле­жит рефлексии.

Огромную роль также в русской истории играл идеал мощного цен­трализованного иерархического государства, который всегда, начиная с XIV в., присутствовал в национальном сознании, просто в силу больших пространств и постоянных военных угроз со стороны Запада и Востока, необходимости вести оборонительные войны, требующие колоссально­го народного напряжения и сплочённости. Из каждых трёх лет, которые прожила Россия на своём историческом пути, два года занимали вой­ны. И конечно же вот этот идеал централизованного государства не мог не иметь глубиннейших органичных корней в народном сознании.

Главным течением в русском консерватизме изначально было то, для которого приоритетными ценностями выступали православие, сильное централизованное государство и русский патриотизм. И, соответствен­но, наиболее развитые классические формы русского дореволюционного консерватизма в целом являлись своего рода теоретически развёрнутым обоснованием формулы, которую чётко сформулировал в царствование Николая I министр народного просвещения Сергей Семёнович Уваров: Православие, самодержавие, народность – знаменитая уваровская триа­да. И всякая серьёзная русская консервативная рефлексия неизбежно за­трагивала, обосновывала те или иные члены указанной триады или же отталкивалась от них.

Необходимо констатировать, что в нашем обществе, которое за XX век пережило сильнейшее "красное смещение" в политическом спектре, традиционные ценности и институты оказались в значительной степе­ни разрушенными и скомпрометированными. Произошла атомизация общества. Оказалось в значительной мере подорвано, разрушено нацио­нальное самосознание, подорван авторитет государства и закона, в зна­чительной мере разложена и традиционная семья. С большим сомнени­ем можно говорить о прочности массового патриотизма. Всё это "размы­вается" теми процессами, которые идут как в России, пусть в меньшей степени, в ослабленной степени, но в особенности во внешнем мире – там, где в целом доминирует либеральная идея, происходит колоссальная деградация. Речь уже не идёт о процессах эгалитарной ломки социума по марксистским схемам. Речь сейчас идёт о сломе человека как образа и подобия Божия, возникает на наших глазах система тотального кон­троля над личностью со стороны искусственного интеллекта. Более того, формируется некий цифровой постчеловек, свободно выбирающий пол из десятков альтернатив, формирующийся под воздействием чудовищ­ной в эстетическом и моральном плане постмодернистской масс-куль­туры. Возникает реальная опасность осуществления на практике та­кой модели тоталитаризма, которая доселе описывалась лишь создателя­ми антиутопий – нашим Е. И. Замятиным или англосаксами О. Хаксли и Д. Оруэллом. Консерваторы вынуждены теперь отстаивать не толь­ко Бога и религиозное понимание мира, разрушение которых в XIX, XX вв. происходило во имя человека, гуманистических идеологий. Но теперь они вынуждены отстаивать и самого человека как такового – человека, который начинает активно расчеловечиваться.

Обращает на себя внимание, что из всех сколько-нибудь авторитетных общественных и государственных сил только Церковь, являющаяся храни­телем религиозной традиции, в наибольшей степени даёт точную и после­довательную оценку интеллектуальным, нравственным, эстетическим па­тологиям надвигающегося "прекрасного нового мира". Недавно Патриарх Кирилл подчеркнул, что Церковь категорически против использования цифровых технологий в обеспечении тотального контроля над челове­ческой личностью. Развитие тотального контроля, сказал он, над челове­ком означает рабство, и всё будет зависеть от того, кто будет господином над этими рабами. Разумеется, Святейший апеллировал к церковной тра­диции, но в нашем обществе, обратите внимание, в наших референтных интеллектуальных группах мало кто с такой ясностью, чёткостью и созна­тельным стремлением опираться на религиозную традицию – в данном случае это текст Апокалипсиса – может сформулировать эту проблему, может дать диагноз тому, что происходит. Церковное сознание, церков­ная религиозная традиция по-прежнему является очень точным, очень чистым камертоном.

Ну и последнее: особенностью бытования консерватизма в нашей стране на протяжении двух с лишним веков было то, что власть, в том числе и дореволюционная власть, тут ничего не надо идеализировать, апеллировала к русской традиции, русской идентичности лишь тогда, когда имел место цивилизационный вызов, который угрожал самому существованию Империи. Например, русский консерватизм оконча­тельно оформляется как течение общественной мысли в огне войны 1812 г. Это грандиозная, по сути мировая война, угрожающая само­му бытию России. И вот тогда на первый план выдвинулись выдающиеся деятели этого направления. Русский консерватизм артикулировал себя, одержал блистательную идейную победу и способствовал грандиозной военной победе над одним из величайших полководцев мировой истории. И, выполнив свою роль, консерваторы были отодвинуты властью на пе­риферию. Русские консерваторы временно спасли власть в 1905–1907 гг., когда Россия уже погружалась в новую смуту. Но, после того как произо­шла частичная стабилизация, либеральная бюрократия при пассивном отношении монарха расколола русское консервативное движение и сде­лала всё для его компрометации. В итоге в феврале 17-го года государство защищать было уже некому. В СССР к 1934-му г. сталинское руководство, принимая в расчёт события, произошедшие в Германии в 1933-м г., ча­стично, в редуцированном, ограниченном, очень изуродованном виде возвращает в публичное культурное поле имена Александра Невского и Дмитрия Донского, Суворова и Кутузова, Ушакова и Нахимова. Об­ращаться, так сказать, к классическим для марксистов образам К. Маркса и Ф. Энгельса, Клары Цеткин и Розы Люксембург в преддверии большой войны было бы самоубийственно. Заканчивается война, и эта мощная патриотическая пропаганда отходит на второй-третий план. В феврале-декабре 1991 г. тогдашние советские консерваторы по тому же сцена­рию были блокированы как властью, так и западническо-либеральными силами. Исторический опыт показывает, что парадигма верховной вла­сти, которая обращается к консервативно-патриотическим ценностям лишь в моменты смертельной для неё опасности и, напротив, максималь­но их ограничивает, а то и подавляет в относительно спокойные для неё периоды, – порочна и опасна. Более того, в определённых условиях чре­вато социальной и национальной катастрофой. Поэтому усвоение и ак­туализация русского консервативного наследия – одна из самых главных задач современного академического сообщества. Ну и, я бы даже сказал, в целом русского общества.