К истории церковного просвещения в России второй половины XIX — начала XX в. (Победоносцев, Рачинский, Ильминский)

В общественно-политической и духовной жизни России второй полови­ны XIX в. заметное место занимали идейные системы, опиравшиеся на попытки синтеза религиозных начал и близких к народничеству на­строений, истолкованных в консервативном духе. Последние включали в себя представления о том, что в среде простонародья хранятся цен­ности, способные спасти общество от социальных потрясений (просто­та, патриархальность, верность традициям, истинная религиозность). Подобные воззрения нашли отражение в церковной и светской публи­цистике, ими руководствовался ряд видных деятелей в сфере народного образования, оказали они влияние и на начинания некоторых известных политиков, в частности видного консерватора, одного из самых влиятель­ных сановников конца XIX – начала XX в., обер-прокурора Святейшего Синода К. П. Победоносцева. Представляется важным проанализировать данные воззрения, выявить их истоки, определить значение для сферы народного просвещения, игравшей в развитии пореформенной России чрезвычайно важную роль.

Стимулом к распространению консервативных настроений во второй половине XIX в. послужило разочарование значительной части общества в последствиях Великих реформ 1860–70-х гг., опиравшихся на прин­ципы свободы, раскрепощения личной инициативы. Результаты ре­форматорского процесса – подъём антиправительственных движений ("нигилизм"), обострение розни между различными слоями общества, экономические трудности, распространение нравственных пороков – никак не соответствовали радужным надеждам, которые возлагались на преобразования в период их разработки. Первопричина потрясений, по мнению консерваторов, коренилась в порочности идей, положенных в основу Великих реформ – проповеди индивидуализма, личностного начала, разрушавшего коллективистскую основу общества. "Жизнь наша стала до невероятности уродлива, безумна и лжива... оттого, что исчез всякий порядок, пропала всякая последовательность в нашем развитии... Самолюбия, выраставшие прежде ровным ростом в соответствии с обста­новкой и условиями жизни, стали разом возникать, разом подниматься во всю безумную величину человеческого "я", не сдерживаемого ника­кой дисциплиной, разом вступать в безмерную претензию отдельного "я" на жизнь, на свободу, на счастье", – писал по этому поводу К. П. Побе­доносцев, уже в 1860-е гг. игравший заметную роль в правительственных верхах (Победоносцев 1996: 324).

Утверждение личности нового типа, проникнутой самомнением, эго­центризмом, было, по мнению консерватора, заметно уже в период раз­работки реформ. Опираясь на рационалистические, оторванные от ре­альной жизни схемы, преобразователи самонадеянно стремились ре­формировать исторически сложившийся общественный уклад на основе заимствованных с Запада шаблонов. По мнению Победоносцева, теоре­тики-либералы, планируя реформы, "вывели формулу из великого мно­жества фактов и явлений, но не могли исчерпать всего бесконечного их разнообразия, всего ряда комбинаций, которые в каждом данном случае представляются". "Когда рассуждение отделилось от жизни, оно становится искусственным, формальным и вследствие того мёрт­вым, – писал о подобных прожектах сановный публицист. – К пред­мету подходят и вопросы решаются с точки зрения общих положений... скользят по поверхности, не углубляясь внутрь предмета" (Победоносцев 1996: 307, 327). Искусственным, рационалистическим схемам Победо­носцев противопоставлял исконную мудрость, хранимую – зача­стую бессознательно – людьми, приверженными силе инерции, опи­рающимися на верность историческим преданиям. "Во всяком деле жиз­ни действительной, – утверждал консерватор, – мы более полагаемся на человека, который держится упорно и безотчётно мнений, непосред­ственно принятых и удовлетворяющих инстинктам и потребностям при­роды, нежели на того, кто способен изменять свои мнения по выводам своей логики, которые в данную минуту представляются ему неоспори­мым гласом разума" (Победоносцев 1996: 310–311).

Влияние принципов рационализма в XIX в. было шире всего распро­странено в среде образованного общества, интеллигенции, и это обстоя­тельство побуждало Победоносцева уделять особое внимание народу, пре­жде всего крестьянству, основная часть которого и после Великих реформ пребывала в лоне традиционно-патриархального уклада. В значительной степени знаменитый консерватор разделял широко распространённые в русском обществе того времени настроения – преклонение перед со­циальными низами, придавая ему, разумеется, консервативное звучание. По словам современного исследователя В. В. Ведерникова, "своеобразное православно-монархическое народничество сближало Победоносцева с Ф. М. Достоевским" (Ведерников 1997: 42). Отметим, что "религиоз­ным народником" называл Достоевского ещё Н. А. Бердяев (Бердяев 1991: 110). Г. В. Флоровский, уделивший немало внимания анализу мировоз­зрения обер-прокурора, подчёркивал, что тот "по-своему был народником и почвенником" (Флоровский 1991: 410).

Свои взгляды Победоносцев стремился активно проповедовать в об­ществе и в верхах, в том числе внушал их своему бывшему ученику це­саревичу Александру Александровичу, впоследствии императору Алек­сандру III. "Душа нашего народа – великое сокровище и великая сила, которой не понимают, к сожалению, многие, хотя и добрые люди, ходящие в раззолоченных мундирах", – писал обер-прокурор царю 10 мая 1883 г. (Письма К. П. Победоносцева к Александру III 1926: 32). На рубеже 1870– 80-х гг., когда самодержавие находилось в ситуации глубокого кризиса, напрягало силы в борьбе с революционным движением, Победоносцев в письмах к августейшему ученику последовательно проводил мысль о не­обходимости опоры на здоровую народную среду, жителей провинции в противовес испорченным столичным слоям – интеллигенции, бюрократии. "Впечатления петербургские крайне тяжелы и безотрадны, – го­ворилось, в частности, в письме от 10 марта 1880 г. – Добрые впечатления приходят лишь изнутри России, откуда-нибудь из деревни, из глуши. Там ещё цел родник, от которого дышит ещё свежестью: оттуда, а не отсюда наше спасение. Там есть люди с русской душой, делающие доброе дело с верой и надеждой" (Письма К. П. Победоносцева к Александру III 1925: 32). Именно скромные труженики провинции – сельские священники, учителя, благотворители, живущие рядом с народом и духовно близ­кие к нему, должны были, по мнению консерватора, внести решающий вклад в борьбу с охватившими Россию разрушительными тенденциями. "Отрадно видеть, – писал он в 1879 г. своей доверенной корреспондентке Е. Ф. Тютчевой, – что по углам России в тишине живут и действуют люди этого рода"1Отдел рукописей Российской государственной библиотеки. Ф. 230. К. 4409. Ед. хр. 1. Л. 51 об. (пись­мо от 7 октября 1879 г.). .

Одним из ярких примеров работы самоотверженного тружени­ка "в глухом углу", показателем того, "что может сделать в своём кру­гу один добрый человек, ясно видящий путь перед собой"2Письмо Победоносцева Т. И. Филиппову от 1 августа 1882 г. // Государственный архив Российской Федерации. Ф. 1099. Оп. 1. Д. 2414. Л. 21., были для Победоносцева начинания сельского педагога С. А. Рачинского. Био­графия Рачинского являла собой пример своеобразного "опрощения". Состоятельный помещик, человек высокой культуры, профессор Мос­ковского университета, завсегдатай интеллектуальных салонов 1850– 60-х гг., Рачинский в 1868 г. вышел в отставку, поселился в имении сво­ей сестры Татево Смоленской губернии и начал там с 1875 г. обучать детей в сельской школе. Одним из стимулов начинаний бывшего про­фессора было стремление соприкоснуться с народом в той сфере, кото­рая приобретала особое значение во второй половине XIX в. – в области просвещения, понять истинные потребности простых людей. Последние, по мнению просветителя, заключались в стремлении получить образо­вание, но непременно на религиозной основе. "В противоположность школам западным, – полагал педагог, – наша сельская школа возни­кает при весьма слабом участии духовенства, при глубоком равноду­шии образованных классов и правительственных органов, из потребно­сти безграмотного населения дать своим детям известное образование". Подобные учебные заведения, при всех их недостатках, "не только оста­ются нетронутыми нигилистической пропагандой", но, под влиянием родителей, "приобретают всё более религиозный, церковный характер, и центральным предметом преподавания всё больше становится в них – Закон Божий" (Рачинский 2019: 58, 59).

Поклонение "простецам", характерное для Победоносцева, было выражено у Рачинского ещё более ярко, оно бросалось в глаза и совре­менникам, и историкам. Специалист по истории народного образования в России П. Ф. Каптерев характеризовал бывшего профессора как "глу­бокого народника" (Каптерев 2004: 453). По словам американского био­графа Победоносцева Р. Бирнса, татевского просветителя "можно было назвать лидером состоявшего из одного человека христианского "хожде­ния в народ"" (Byrnes 1968: 274). Интересно, что сам сельский педагог проявлял интерес к "хождению в народ" революционной интеллигенции, упоминал его в своих сочинениях. В этом движении он видел "тёмное, но искреннее стремление убежать от условий разлагавшегося ложного общественного строя" (Рачинский 2019: 320).

Уберечься от угроз, которые несло в себе разложение общества, мож­но было, соприкоснувшись с чистыми, неиспорченными нравами, хранив­шимися в простонародье под покровом внешней грубости и "темноты". "В них нет и следа того отвратительного скверномыслия и сквернословия, которыми заражены наши городские учебные заведения, в особенности столичные, – писал Рачинский о крестьянских детях. – В нормальной крестьянской жизни нет места тем преждевременным возбуждениям воображения, тем нездоровым искушениям мысли, которыми испол­нен быт наших городских классов" (Рачинский 2019: 72–73). Простота, отличавшая народ от образованных верхов, давала поистине чудодей­ственный эффект в самых разных сферах деятельности, в том числе в области школьных начинаний. Крестьянский мальчик, проучившийся некоторое время в школе, подчёркивал Рачинский, "способен целыми часами заниматься с целым классом новичков – учить их с жаром, с тол­ком, с увлечением и приковывает их внимание не хуже другого патенто­ванного учителя" (Рачинский 2019: 71). "Если я чему-нибудь научился в течение моей школьной практики, – утверждал татевский просвети­тель, – то, конечно, не от записных педагогов, не от учителей казённого изделия, но от учителей-крестьян, никогда не покидавших своего глухого угла, не знавших иной школы, кроме сельской" (Рачинский 2019: 149).

Культ простоты, определявший педагогические установки Рачинского, не был для него отвлечённым идеологическим конструктом, он определял особенности повседневной жизни педагога, его общения с учениками вне школы. По словам современной исследовательни­цы О. Е. Майоровой, татевский просветитель стремился создать "ост­ровок", где грамотность стала бы естественным состоянием народа. Сам Рачинский в письме к Победоносцеву отмечал, что его школа к на­чалу 1890-х гг. обрела необычный облик – носила характер своеобраз­ного "светского монастыря с постоянно живущей в нём братией, с ши­роким гостеприимством" (Майорова 1994: 62–63). Бывший профессор перебрался из барской усадьбы в здание общежития при школе, отказал­ся от слуг и европейской кухни, сменил дворянское платье на простона­родное. Выпускники школ Рачинского составляли своего рода большую семью – поддерживали переписку со своим наставником, приезжа­ли гостить в Татево.

Дабы поддержать цельность этой своеобразной "семьи", Рачинский принимал все меры к тому, чтобы её члены оставались в лоне привычной для них обстановки, социального уклада. Наилучшим поприщем для них считалась работа в качестве сельского учителя, священника, церков­нослужителя. Как правило, педагог не поощрял стремление питомцев продолжать обучение в средних учебных заведениях – не в силу обску­рантизма, а из опасений, что городская среда разрушит присущие им патриархальные добродетели. Данный компонент образовательной систе­мы Рачинского особенно ценился Победоносцевым. "Помоги Вам Боже, – писал обер-прокурор татевскому просветителю 26 мая 1881 г., – помо­ги Боже сохранить и в своей мысли, и в мысли детей Ваших – простоту: без простоты пропадёт всякое дело"3Отдел рукописей Российской национальной библиотеки. Ф. 631. Письма к С. А. Рачинскому. Январь– август 1881 г. Л. 124 об..

Настроения и установки, которыми руководствовался татевский педагог, не были, как отмечалось выше, чем-то уникальным для поре­форменной России. Их в той или иной степени разделяли многие пуб­лицисты, государственные, церковные и общественные деятели, рабо­тавшие на ниве народного просвещения. Наиболее близок к Рачинскому по взглядам был ещё один протеже Победоносцева – Н. И. Ильминский, специализацией которого было христианское просвещение "инородцев", прежде всего малых народов Поволжья.

Жизненный путь поволжского просветителя во многом напоми­нал биографию Рачинского и также нёс на себе печать стремления к "опрощению". Сделавший успешную научную карьеру в области лин­гвистики и востоковедения, Ильминский – профессор Казанского уни­верситета и член-корреспондент Академии наук – получил известность прежде всего как директор Казанской инородческой учительской семина­рии, которую он возглавлял с 1872 г. до конца жизни (1891 г.). Малые на­роды Поволжья, с которыми он работал, – крещёные татары (кряшены), христианизированные чуваши, удмурты, мордва, марийцы – восприни­мались им как носители простоты, патриархальности и религиозности, т. е. выполняли ту роль, которую в воззрениях Рачинского играло русское простонародье. Возможно, с этой ролью они справлялись даже лучше, ибо в большей степени, нежели русские крестьяне, были отдалены от разру­шительных веяний современности.

"Согласно представлениям Ильминского, – подчёркивает амери­канский историк Р. Джераси, – Россия была более молодой и невин­ной, чем Запад, а российские восточные инородцы были ещё моложе и невиннее, чем сами русские. Более того – по его мнению, эти новые члены большой российской семьи даже могли восстановить эти качества и в самих русских людях" (Джераси 2013: 98). Представители малых народов, даже ещё не принявшие крещения, вызывали у поволжско­го просветителя симпатию, ибо обладали простым мировосприяти­ем, опирались на представления, в рамках которых добро чётко от­делялось от зла (Колчерин 2014: 463). "Простые, добрые и искренние люди, Божии младенцы, которым благоволил Отец Небесный открыть Свои тайны", – так характеризовал Ильминский своих учеников из чис­ла "инородцев" (Из письма Победоносцеву. См.: (Колчерин 2014: 291)). Патриархальность, хранимую в среде "Божиих младенцев", необхо­димо было всячески оберегать от разрушения, поэтому просвещение следовало нести им в особой форме – через учителей и священников из их собственной среды, путём организации обучения на языках дан­ных народов и с помощью перевода учебной и церковной литературы на эти языки.

Языковая стихия являлась той сферой, с которой были связаны наи­более глубокие, фундаментальные установки психологии "инородцев", и проникнуть в эту среду чужаку оказывалось непросто. Ограничен­ность рациональных приёмов и методов исследования и обучения, к которым так скептически относился Победоносцев, проявлялась здесь в наибольшей степени. Ильминский целиком разделял этот скепсис.

"Мышление народа и всё его миросозерцание выражается на его род­ном языке... – утверждал, по словам обер-прокурора, казанский педа­гог. – Чтобы преподавание истины глубоко укоренилось в сознании про­столюдина, надобно войти в его миросозерцание, принять его понятия за данное и развивать их" (Победоносцев 1996: 155). Требовалось в мак­симальной степени овладеть языком "инородца", слиться с ним, а ещё лучше – владеть этим языком от рождения.

С последним обстоятельством было связано особое внимание, ко­торое Ильминский уделял подготовке священников и учителей из чис­ла местных народов. По оценкам Р. Джераси, благодаря деятельности ка­занского просветителя посвящение духовных лиц из числа "инородцев" приобрело во второй половине XIX в. беспрецедентные масштабы, что вы­звало в начале ХХ столетия резкую критику со стороны русских нацио­налистов (Джераси 2013: 87). При этом, как и Рачинский, Ильминский не рекомендовал своим ученикам поступать в средние светские и даже духовные заведения. Не только городское училище, гимназия, но и ду­ховная семинария могли оторвать "Божиих младенцев" от исконной про­стоты и привить им воззрения, которые окажутся разрушительны для их патриархальных ценностей.

Следует ещё раз повторить, что для поволжского просветителя, как и для татевского педагога, подобная установка не была следстви­ем обскурантизма, а отражала убеждения, связанные с чрезвычайно высокой оценкой простоты как духовного качества. У обоих деяте­лей народного просвещения эти убеждения определяли не только пе­дагогическую практику, но и повседневный уклад жизни. Стремясь к максимальной естественности, органичности во взаимоотношениях с учениками, Ильминский отвергал в своей семинарии всякий форма­лизм – вплоть до того, что здесь не было оценок и экзаменов. Такие установки были близки Победоносцеву, негативно относившемуся к лю­бым теориям, в том числе педагогическим. "Разделяю Ваше недоверие к действию уставов и к деятельности Комиссий и съездов", – обращал­ся обер-прокурор к своему региональному сподвижнику. Ключом к ма­стерству обучения в его глазах служили практика, опыт, а не изучение специальных курсов вроде дидактики – "дребедень, которую всякий по­павшийся берётся преподавать по сочинённым из немцев компиляциям". "С тех пор, как у нас обленились государственные люди, увлеклись тео­риями, с 60-х годов, дано этому делу ложное направление", – утверждал обер-прокурор, жалуясь на засилье всевозможных "регламентов и ин-струкций"4Письма Победоносцева Ильминскому от 13 июня 1884 г.: 25 июля 1885 г., 7 февраля 1890 г. // Рос­сийский государственный исторический архив. Ф. 1574. Оп.1. Д. 146. Л. 21, 35, 61..

Культ простоты, естественности, пронизывавший воззрения Иль-минского, проявлялся и в его поведении, манере общения с людьми, укладе жизни. "Беседа его была ни с чем не сравненная, всегда с солью, всегда в простоте, чуждой всякой аффектации", – вспоминал о своём соратнике Победоносцев (Победоносцев 1996: 160). Для переписки, ко­торую казанский просветитель вёл с широким кругом людей – от вы­сокопоставленных сановников до выпускников своих школ и рядовых "инородцев", – был характерен особый, доверительный тон. Даже с официальными лицами, по словам профессора Казанской духовной академии П. В. Знаменского, он говорил "почтительным, но простым, совершенно партикулярным и сердечным языком, откровенно выска­зывая всё, что ему хотелось сказать" (Цит. по: (Колчерин 2014: 282)). Неудивительно, что в глазах многих современников, в том числе все­могущего обер-прокурора Синода, Ильминский представал человеком необычайно цельным, самоотверженным и преданным своей миссии. Как и Рачинский, он пользовался всемерной поддержкой со стороны Победоносцева.

В целом, как отмечалось выше, идейные системы, опиравшиеся на консервативное истолкование близких к народничеству настроений, сыграли значительную роль в жизни пореформенной России. Они от­ражали – в специфической форме – духовные искания, которые были характерны для самых разных кругов общества и в этом смысле стали примечательным явлением эпохи. Революционные потрясения начала ХХ в. нанесли тяжёлый удар по наследию Победоносцева и его сорат­ников, однако традиции, связанные с их деятельностью, до известной степени сохранились в церковной среде и в настоящее время привлекают к себе внимание исследователей.

On the History of Religious Education in Russia in the Second Half of the Late 19th – Early 20th Century (Pobedonostsev, Rachinsky, Ilminsky)