Церковь, государство, идеология

Каковы сегодня отношения Церкви и государства? Какие общественные проблемы больше всего беспокоят Церковь? Чем вредна идея "коллективного покаяния? Зачем изучать идеологии?

– Какова идеальная модель церковно-государственных отношений на нынешнем этапе в России?

– Скажу, может быть, неожиданную для вас вещь – мне кажется, что как раз сейчас эти отношения почти идеальны.

– Почему "почти идеальны"?

– Разумеется, никакие отношения в нашем грешном мире не могут быть идеальны полностью. Я как человек, который непосредственно занимается взаимоотношениями с государственными органами, знаю, какое огромное количество проблем существует между Церковью и государством. Но это не какие-то острополитические проблемы, а вопросы, касающиеся нашей текущей, в каком-то смысле бытовой жизни. Жизнь – это движение, и она постоянно подбрасывает задачки, связанные с землеотводами, строительными ГОСТами, паломничеством, аккредитацией учебных заведений, окормлением заключенных, медицинским обслуживанием православных интернатов для детей с синдромом Дауна, пожарной безопасностью зданий и так до бесконечности. И, собственно, отношения Церкви и государства – это постоянный поиск наиболее удачных механизмов для решения этих проблем с пользой для общества.

– Можно ли сказать, что сегодня между государством и Церковью имеет место идейная симфония?

– Нет, конечно. Такой симфонии нет и не может быть.

– Почему?

– Главная цель Церкви находится по ту сторону нашей земной жизни, а государство занимается земными делами, и в этом принципиальное отличие.

– В Византии и в Российской империи симфония в том или ином виде существовала, а почему ее нет сейчас?

– Мы, разумеется, наследники Византии, но на данном историческом отрезке живем в секулярном государстве. Секулярность – это абсолютно конкретная идеология. И я даю характеристику именно этой ситуации. Мы с вами говорим про светскую идеологию и про светское государство, а не про монархию, возглавляемую помазанником Божиим, где религиозность присутствовала в самих основах государственной идеологии. О симфонии здесь говорить бессмысленно.

– Тогда получается, что в каких-то пределах неизбежен и конфликт?

– В той или иной степени конфликт между Церковью и государством неизбежен в любом случае, потому что между ними всегда будет конкуренция за человека. Для секулярного государства человек – это, к сожалению, в первую очередь объект, который оно эксплуатирует. А Церковь ставит себе целью привести его к спасению. Тут разные подходы к пониманию самой природы человека.

– А почему, хотя у нас в Конституции прописана либеральная идеология, к Церкви в своих истоках и основе недружественная, вы все равно считаете отношения между государством и церковью почти идеальными?

– Я говорю о политическом измерении отношений, которые сложились между Церковью и государством в период президентства Владимира Путина. При Ельцине все было иначе. После Путина все может измениться. Сегодня можем находить точки соприкосновения и вступать с властью в продуктивный диалог, который помогает решению многих проблем.

– А конкретно с кем диалог?

– Здесь все зависит от уровня. Если мы говорим о Патриархе Кирилле, то, естественно, это диалог с Владимиром Путиным. Если мы опускаемся на ступеньку ниже, то этому тоже есть соответствующие параллели. Например, епископ – губернатор. У нас порой пишут: "Какой ужас! Епископ взаимодействует с губернатором!". А кто с ним должен взаимодействовать? Благочинный? Староста храма? Губернатор может дружить с каким-нибудь батюшкой, исповедаться у него и ходить к нему в гости. Но решать вопросы, которые возникают в области церковно-государственных отношений он будет, конечно, с епископом, который властен принимать решения и несет за них ответственность.

Есть очень-очень сложные вопросы в сфере церковно-государственных отношений, например тема абортов. Ну никак не удается ее решить. Я говорю сейчас даже не о полном запрете на аборты, а о выведении их финансирования из системы обязательного медицинского страхования (ОМС). Это предложение встречает невероятно сильное сопротивление. Здесь происходит столкновение абсолютно разных мировоззрений. Идеология жизни противостоит идеологии смерти.

– Могли бы вы назвать наряду с абортами еще какие-то проблемы, которые сильно беспокоят Церковь?

– Вы знаете, я могу назвать смысловые проблемы, не связанные напрямую с законодательной сферой, которой мне приходится заниматься по долгу службы. Например, размывание понятий добра и зла. Хотя, казалось бы, ну что тут такого? Но с тех пор как Маяковский написал свой знаменитый детский стишок, понятия добра и зла у нас опустились сначала на уровень "хорошо" и "плохо", а потом вообще стали исчезать.

Я, например, просмотрел тексты школьных учебников по "Обществознанию", и поразился. Они чудовищные как с нравственной, так и с идеологической точки зрения. В частности, там не прямым, конечно, текстом, но косвенно детям внушают представление об относительности добра и зла. Например, объясняют, что человек – это настолько сложное существо, что в нем обязательно есть зло, и есть добро, которые уравновешивают друг друга, создавая гармонию, баланс. Это даже не секуляризм, это уже некое религиозное учение. Прямо противоположное всем авраамическим религиям.

Возьмем параграф про семью. Объясняется, что общество состоит из малых групп. С этим, казалось бы, можно согласиться. Имеются в виду футбольные фанаты, филателисты, профессиональные группы, и т. д. Но к малым группам приравнивают также семью. В то время как семья – главная и основополагающая часть общества. Без семьи общество разрушается. Когда коммунисты придумали выражение "семья – это ячейка общества", они скопировали христианскую идею семьи как малой Церкви.

А ведь, между прочим, история, литература и философия, которая преподается в школе под названием "обществознание", – это три самых важных предмета с ценностной точки зрения. Это вещи, как вы понимаете, принципиальные. Речь идет о детях, которые через 10–15 лет сами станут родителями. Внушенные установки и дальше будут передаваться по цепочке. В этом смысле идет настоящее разложение общества. А задача Церкви нацелена на собирание человека и народа. Кто бы что ни говорил, но решать эти вопросы государству придется вместе с Церковью.

– В либеральной идеологии считается, что человек должен сам для себя определять, что добро и что зло. Он же свободное существо, почему же ему навязывают, что он должен думать?

– Но человек сначала должен уметь определять, что есть добро и что зло. А учат этому в детстве.

– Скажут, а кто будет решать, кто умеет, а кто нет?

– Для этого существует Евангелие. А мнение, которое вы приводите, это пример рассуждения, в котором имплицировано, что я есмь бог, а не "тварь дрожащая".

Указанные проблемы вопиют, и нам непременно придется переписывать учебники по обществознанию, литературе, истории. Надо вообще перестать бояться говорить вслух, что мы сами интерпретируем нашу историю и литературу, сами объясняем нашим детям, как их понимать.

– Как вы считаете, возможен ли в России хороший либерализм? Почему он у нас всегда какой-то не такой: либо корявый и неуспешный, либо откровенно вредительский?

– Это нескончаемый разговор. Но говорить о классическом либерализме – какой в этом смысл? Его уже нет, он в прошлом. Разве что если занимаешься историей политической мысли. Сейчас мы имеем дело с неолиберализмом или постлиберализмом. Он тоже не свалился с неба: это логическое завершение, закат либеральной идеологии. Понятно, что она уже на излете. Сейчас, на мой взгляд, гораздо интереснее думать о том, что придет на смену либерализму. И первое, что приходит в голову, это консерватизм. Но здесь начинаются проблемы, потому что консерватизм очень разный. С одной стороны, есть либералы, которые хотят сохранить властные рычаги и мимикрируют под запрос на консерватизм. С другой стороны, поговоришь с коммунистами, а они тоже называют себя консерваторами, консервируют определенную эпоху – советскую. Есть работы, авторы которых насчитывают сегодня до десятка типов консерватизма. Как разобраться? Я предпочитаю последнее время пользоваться термином "традиционализм".

На мой взгляд, в мире в целом сейчас идет поворот к традиции. То есть на смену либерализму приходит традиционализм в каком-то широком смысле. Но внутри этого глобального поворота есть два направления, и мы находимся сейчас в очень опасной точке. Один путь – это путь христианской традиции, а также традиции действительно народной и национальной. А второй путь – это фашизм, традиционализм на основе расизма. А у либералов всегда была очень сильна расистская составляющая, просто они это слово по отношению к себе никогда не употребляли. Я имею в виду их идеологию превосходства, идеологию "бремени белого человека", которая лежит в основе оправдания колониализма.

– Разве для России сейчас характерна расовая или национальная напряженность?

– Посмотрите на Украину. Как там могло такое произойти? И нет никаких гарантий, что похожее не может случиться и в России. Чтобы этого не произошло у нас дома, мы должны четко понимать причины украинской катастрофы и принимать соответствующие меры. Прежде всего, мы должны об этом думать и это анализировать. Однако неоконсерваторы (то есть вчерашние либералы) нам говорят: "Ребята, не надо об этом думать. Ребята, какие еще идеологии? Ребята, нет никаких идеологий и не будет". Либералы, почему-то очень любят слово "ребята".

– Вы ввели понятие левоконсервативного синтеза, что вы под ним понимаете?

– Левоконсервативный синтез, или социал-традиция, как я предпочитаю это называть, – это соединение социальной идеи, которую в основном эксплуатируют или развивают левые партии, и национально-нравственного сбережения, которым занимаются партии консервативного толка. Моя мысль очень проста: у левых взять социальное, а у правых национально-нравственное начало, и их соединить. Потому что, на мой взгляд, это очень близко и свойственно русскому человеку, – сочетание тяги к справедливости и тяги к корням, к национальной и народной традиции.

Такая общинность для нас естественна и логична. Главная проблема начала ХХ века в России, из которой и выросла революция, – это разрыв и расхождение этих двух начал, образовавшаяся между ними пропасть. Большевики предложили отказаться от традиции и опираться только на понятие справедливости. Они победили не потому, что были сильнее. Нет, просто их поддержал народ, ведь они говорили о социальной справедливости, что было очень созвучно русскому человеку. Но они отказались от национальной религиозной традиции, и потому продержались всего 75 лет, и рухнули. В России одно без другого невозможно.

– Интересно, что в результате революции православную монархию у нас сменил именно большевистский режим, который был радикально левым. Сначала у нас были самодержавие и православие, а потом сразу коммунистическая идеология.

– Да, именно эти силы оказались главными конкурентами за народ. И выиграла та, которая смогла привлечь его на свою сторону. В этом смысле самодержавие проиграло. Та сила, которая победила 25 октября 1917 года, не за один день возникла и давно к этому шла, вызревала. Этот процесс еще задолго до Октябрьской революции описывал Лесков в романах "На ножах" и "Некуда", Достоевский в "Бесах".

– А как вы относитесь к советской эпохе?

– Советская эпоха – тоже часть и период русской истории, как были, например, в русской истории петровский или екатерининский периоды. И поэтому большая ошибка пытаться изъять, выкинуть его из нашей истории, сделать вид, что его не было или что это был сплошной негативный опыт длиной в 70 лет.

Жизнь народа и страны тогда шла и продолжалась. Люди жили, мягко говоря, в непростых условиях, но рождались дети, одерживались победы в войнах, развивались наука и литература, и т. д. А нам предлагают сделать вид, что этого не было, что все это надо вычеркнуть. Ведь Фадеев и Шаламов – оба писатели советского периода русской литературы. А Бернес с Шульженко и Высоцкий с Галичем – советские певцы и барды.

– Некоторые считают, что церковный человек не должен признавать советский период, потому что на фоне беспримерных гонений, которым тогда подверглась Церковь, в христианском сознании любые плюсы советского периода должны меркнуть.

– Да, мы, конечно, осуждаем гонения и гонителей. Православный человек, безусловно, должен это делать. Но мы должны осуждать конкретные деяния и конкретных гонителей: вот, имярек такой-то, он был палачом. Мы не можем сказать, что все люди на протяжении всей истории Советского Союза однозначно плохие и виноватые, и мы всех их скопом должны заклеймить. Давайте поднимать документы и конкретные дела, и разбираться.

Когда в этом контексте начинают говорить "власть вообще" или "народ вообще", "весь народ виноват", то тут возникает совершенно не христианская, а политическая идея коллективного покаяния, требование, что "весь народ должен покаяться". Любимая тема поэта Ольги Седаковой. Она пишет об этом в мрачном политико-мистическом ключе. Если весь народ должен покаяться в сталинских гонениях, то весь народ подлежит и суровому наказанию. Не конкретный палач в пыльном шлеме, заметьте, а весь народ. Тот самый расстрелянный, а теперь и оболганный народ.

Ведь все эти разговоры сводятся, хотя вслух это не произносится, к чисто политтехнологической задаче обезоружить и сделать совершенно пассивным весь русский народ. Это способ вызвать паралич народной воли. У народа, который все время убеждают, что он виноват, наступает паралич воли. Бери его голыми руками. Ты виноват? Плати! Раз ты виноват, то не обижайся, что мы у тебя выкачиваем нефть, зерно, уголь, золото, деньги, ум, все что угодно. Молчи, и не смей мечтать о суверенитете своей страны. Мы умные, современные, прогрессивные, рукопожатные, белые, голубоглазые, а вы – индейцы, негры, цыгане, евреи, русские, ватники... Ну, это в зависимости от эпохи.

Это тот же самый расистский подход. Расизм бывает этнический, социальный, культурный и пр. Расизм ведь можно выстраивать и по принципу "мы никогда не виновны, а вы всегда виновны". В этом смысле поведение МОК – чистый расизм. Наших спортсменов даже внешне выделили – одели в серые зэковские бушлаты. И получается: одни народы лучше, а другие хуже. Мы обучили вас английской грамоте, а за это забираем у вас слоновую кость. Вы же второй сорт, а мы – Киплинги. Нет на нас вины, потому что мы стоим на высшей ступени развития. Постыдная мерзость.

Так что изучение идеологий – первостепенная государственная задача. И мы имеем полное право задавать себе идеологические вопросы: кто мы, русские, и куда мы идем? Чего мы хотим, и как мы будем жить на нашей земле? И как на ней будут дальше жить наши потомки? Все это вопросы идеологические. А нам запрещают думать об этом. Слову "идеология" искусственно придали отрицательную коннотацию: либералы говорят, что идеология бывает только коммунистическая или фашистская. А свою, либеральную идеологию они идеологией не называют. Это примитивный обман, но на него покупаются доверчивые русские люди.

Обратите внимание – сегодня в России закрыты абсолютно все диссертационные советы по научной специальности 23.00.03 "Политическая культура и идеологии". Это означает, что в России академическое изучение идеологий полностью закрыто. Мысль искусственно и насильно остановлена. По большому счету – это огромный политический скандал. Об этом нужно говорить публично и вслух.