Либерал-православие

В околоцерковных кругах во второй половине ХХ в. начала формироваться особая социально-политическая субкультура – либерал-православие. Сегодня, как и тогда, разговор с православными приверженцами либеральных ценностей у "большой" Церкви не складывается. Это свидетельствует не только о столкновении взглядов, но и о серьезной проблеме с коммуникацией. Причина – накопление взаимных претензий. Речь идет всякий раз о том, кто виноват в этом взаимном недовольстве. О том, кто "ищет врагов".

Надо оговориться: серьезное напряжение в отношениях между группой православных либералов и широкими церковными массами возникло во втором десятилетии XXI в. Оно совпало с началом массированного информационного давления на РПЦ, развернутого в СМИ после объявления о начале московской "Программы-200" по строительству модульных храмов, введения Основ православной культуры и принятия реституционных актов осенью 2010 г. Все это, усугубленное грядущими думскими и президентскими выборами, и вылилось в мощную антицерковную кампанию.

Публичные оскорбления православных в эфире стали нормой. Окружение одного из кандидатов в президенты уже прямым текстом заявляло о необходимости борьбы с церковным влиянием в обществе – как всегда, эта цель маскировалась "отделением церкви от государства".

Был сформулирован и предложен стране заказ на глобальную реконструкцию ряда общественных норм и институтов. Все это обозначили крайне размытым термином "модернизация". Согласно авторам проекта, это игра в социальные и технические догонялки с "цивилизованными странами", которая при сохранении ущербного олигархического строя и сырьевого вектора экономики заранее обречена. "Модернизация" началась с социальных программ: мы видим, что общество пытаются поставить под жесткий контроль введением ювенальной юстиции, расслоить при помощи платных образования и медицины, секвестировать образовательные стандарты, уменьшить количество вузов, сломать пенсионную систему. При этом надо понимать, что либералы "во власти" и либералы "несистемной оппозиции" существуют в одной идеологической парадигме.

Естественно, Церковь в этой ситуации попала под подозрение, как это уже было и сто лет назад: "Она неблагонадежна!" Церковь представляется "архитекторам модернизации" одним из самых немодернизируемых институтов. Ее требовалось либо приручить и использовать, либо убрать с дороги. Попробовали приспособить к делу.

Несистемные предложили священноначалию отдать свой голос в пользу передвижных уличных майданов – даром, что их рядовые участники и вожди, торгующиеся с властью, приходили на Болотную с разными ожиданиями и требованиями. А главное – намерениями. А уж сколько открытых писем было написано в это время патриарху, сразу и не вспомнить. Из них можно составить отдельную архивную папку.

Разумеется, Церковь на баррикады не пошла. И не только потому, что это противоречит ее особой миссии в обществе, но и потому, что баррикады были вполне бутафорскими.

Церковь сохранила нейтралитет. Но лозунг "модернизаторов" был и остается прежним: кто не с нами, тот против нас. И они начали бить на поражение.

Именно в этот "удачный" момент либерал-интеллигенция выдвинула Церкви множество странных и страстных упреков, главные из которых – несовременность и авторитарность. Они говорят, что Русская Православная Церковь фактически является единственной крупной и влиятельной христианской церковью в мире, чуждой принципам демократии и прав человека.

Вместо прежней Церкви им нужна такая, которая была бы продолжением светских общественных институтов. А ее духовность должна стать продолжением "плюралистической" (на деле часто авторитарной) светской морали. В этой версии христианство призвано лишь подтверждать чужой выбор. И обязано заменить свой теоцентризм ("я в системе Божьего мира") на нечто совсем иное – "Бог в моем внутреннем мире". Такой карманный "бог в душе", разумеется, ни к чему всерьез не обязывает.

Либерал-православная группа активна и не отступает. В унисон с антицерковной кампанией, развернутой либералами-антихристианами, она предъявляет Церкви требования во все более ультимативном тоне. Например, под самые выборы активизировали критику так называемого "сергианства". Этот термин был неимоверно раздут и распространен как на нынешнюю церковь, так и на синодальную. Расчет строился на том, что если Сергия Страгородского удастся представить исторически некондиционной фигурой, "ненастоящим" патриархом, то и легитимность современной РПЦ окажется под вопросом. А точнее, под ударом. Игры и эксперименты такого рода, как минимум, безответственны, особенно во время внешнего давления на Церковь.

А уж когда власти отреагировали на провокацию, устроенную акционистками группы PR, либерал-православные заняли абсолютно светскую позицию, выдвинув ряд требований властям: мол, "художнику все можно, отпустите их, изверги, сатрапы". А когда единоверцы их не поддержали, нервные либерал-православные восплакали о том, что, мол, "Церкви больше нет", "наш дом обезлюдел". И пугнули: "Мы можем уйти".

Все это было обставлено как "исход интеллигенции из церкви". Когда не удалось "научить уму-разуму" церковное сообщество, эти люди предпочли обидеться. Понятно, что бежать и хватать их за фалды никто не стал: сами уйдут, сами и вернутся. Если захотят. Но неверную модель поведения нельзя так просто взять и сломать: пятилетний ребенок, если его игнорировать, не сразу перестанет биться в истерике. Так и с церковной либеральной ойкуменой. Но только масштаб и цена такой истерики гораздо выше.

И вот уже некоторые представители указанного лагеря откровенно нагнетают ситуацию, говоря о том, что Церковь утрачивает влияние (среди кого?). И даже о "неизбежном расколе в Церкви" – тем самым фактически призывая и подталкивая к такому расколу.

У "большой" Церкви не возникло желания начать охоту на ведьм. Хотя любые критические замечания часто воспринимались противоположной стороной именно так.

Но терпимость терпимостью, а прямой разговор до сих пор так и не состоялся. Хотя сегодня он нужен как никогда. Сама постановка вопроса: совместимы ли православие и либерализм, была бы несколько схоластической, если бы адепты либерал-православия постоянно не противопоставляли два своих равно любимых базиса: духовный и идейный. Следовательно, разговор необходим. Меньше всего хотелось бы вести такой разговор в режиме конфронтации и взаимных обвинений.

Государство проводит либеральный курс. Чиновничий произвол ничуть этому курсу не противоречит, скорее, наоборот. Либерализм может быть и часто бывает авторитарным. Например, на словах наша власть не против православия. Но при этом либералы во власти на всех уровнях мешают строить храмы, изучать в школе ОПК, тормозят введение института капелланов в армии. А главное, как могут, натравливают СМИ на Церковь и православных верующих.

А что делать православным? Ждать, пока Церковь разрушат? Если это произойдет, то не как-нибудь, а при поддержке внутрицерковных либералов, одни из которых до крайности наивны, а другие циничны до безобразия.

Как же так? – отвечают нам. В вашей позиции мы чувствуем угрозу. Мы-то ведь всегда считали, еще с 70-х годов прошлого века, и продолжаем с гордостью считать, что принадлежим к внутри-церковным либералам, защитникам религиозной свободы. А врагами Церкви всегда были и остаются большевики.

Увы, это устаревшая формула.

История не стоит на месте. Мы же хорошо знаем, как бывшие американские троцкисты вроде Пола Вулфовица превратились в записных неоконов. И это на протяжении всего одного поколения! Что же говорить, когда поколений больше одного? Сегодня с Церковью воюют не комиссары в пыльных шлемах, а их, на первый взгляд, "толерантные" оппоненты и... последователи.

Ошибка православных заключается в том, что мы смотрим на современную ситуацию глазами нашей молодости. По привычке делим мир на нас (православных) и большевиков-гонителей. Но ведь большевики были гонителями православия не из каких-нибудь политэкономических соображений, а потому что партийный контингент состоял из богоборцев. Которым в других обстоятельствах довелось бы быть не большевиками, а скажем, эсерами или анархистами. Они шли в революцию, для того чтобы сломать православную парадигму. История так распорядилась, что сделали они это под большевистским флагом. Флаг мог быть другим. Первичны всегда глубинные мировоззренческие позиции, а не сиюминутные политические.

Сегодняшние светские либералы в большинстве своем не принимают Христа. Они борются с Ним. А значит, и с нами как членами Церкви Христовой. Это главное. Богоборцы в России сохранились (и всегда будут существовать), но за сто прошедших лет у них поменялись политические взгляды. Теперь они за "рынок" (преимущественно финансовый и сырьевой), за ВТО, за секвестр образования, пенсий, семейных ценностей – всего на свете. Даже мы с вами для них всего лишь "непрофильный актив". Но для нас важны не политические позиции, а религиозные. Так вот, по глубинной сути нынешние либералы – продолжатели богоборческого вектора большевиков.

Но то либералы светские. Церковные либералы – явление иного порядка. Все они – обычные верующие, люди с традиционным православным сознанием. Но их политические взгляды совпадают с политическими взглядами светских богоборческих либералов. И тут церковные либералы попадают в ловушку: они пытаются оправдать все, что делают светские, пытаются найти в их действиях что-то светлое и позитивное. Глубинного противоречия они не ощущают. А ведь это так просто.

Нельзя быть одновременно верующим в вопросах метафизики и морали и социал-дарвинистом (выступая за "свободную" конкуренцию, то есть естественный отбор в обществе) в вопросах социальных. Невозможно иметь две морали на разные случаи жизни – религиозную и политическую.

Политическое горение часто вытесняет в человеке горение религиозное, и возникает путаница в сознании. Просто нужно суметь в себе это разделить. Ибо сказано: "Не мир я принес вам, но меч". Это не о том мече, который вложил в ножны апостол Петр. А о том, который отделяет подлинное от шелухи и зерна от плевел.

Есть у церковных либералов еще одна черта, которую трудно не заметить. Иногда она прямо бросается в глаза. Они очень часто стыдятся своей Церкви. Осуждают ее не за реальные грехи реальных личностей или не только за них. А так, в целом. За то, что "несовременная", "замшелая", "не соответствует" требованиям времени. Не станем продлевать список – здесь может быть очень много разных "не". Лишь замечу, что время само по себе не выдвигает никаких требований, что "дух времени" делают люди, их ежедневный выбор. А люди могут быть разными. Тогда как метафизика современности (назовем так вышеназванную позицию) – просто типичное, и по-своему милое суеверие людей рационального склада. Такая разновидность стыда – не за себя, а за других, которые что-то должны "времени", как и ощущение себя в статусе доверенного лица современности – это в чем-то очень детские умонастроения. Дело только в том, что умонастроения эти исторически свойственны немалой части российской интеллигенции.

Вместо гражданского долга ими овладевает гражданский стыд.

Стыд может быть только личным – за свои поступки, а не за несоответствие чьих-то мнений. Митрополит Антоний Сурожский неоднократно касался этого вопроса. Он говорил: я принадлежу к поколению, которое избрало верность Русской Православной Церкви Московского Патриархата в момент ее гонения. В момент, когда быть верным Московскому Патриархату в эмиграции считалось неприличным, едва ли не политической изменой. Именно поэтому митрополит Антоний не мог позволить себе уйти под другую юрисдикцию. Он чувствовал себя частью Церкви, и как бы плохо ей ни было, этой частью оставался. Антонию не было стыдно за своих единоверцев. Обидно – могло быть, но эта боль души требует не осуждения, а помощи. Точно так же благодарные дети не стыдятся своих родителей, а помогают им в беде. Именно это качество берегут в себе русские церковные люди. Даже позор по причине неблаговидных поступков клириков они готовы разделить и пережить. А уж вопрос об императивах современности, о требованиях светского общества и вовсе не может быть причиной стыда. Как сказал кто-то из классиков, прогресс сиюминутен, он сам себя отрицает. Его требования меняются как перчатки. Церковь же говорит о вечном – в этом ее основание. Быть министерством по духовным делам она, разумеется, не должна и не может. Движение в эту сторону наблюдалось в синодальный период – и опыт оказался не слишком удовлетворительным. Стыд очень важное и нужное чувство для христианина – но когда он возникает по отношению к себе.

Однако либерализм требует все время предъявлять Церкви требования не изнутри, а со стороны. Соблюсти идейный и политический дресс-код, уступить политкорректности и прочим "правилам хорошего тона". Поскольку эти настойчивые требования невыполнимы (да и попросту не по адресу), либерал мучительно краснеет и терзается. Он не знает, как ему совместить свою совесть и критерии гражданского вкуса. Он готов верить и искренне верит. Но чтобы вера была, так сказать, от кутюр – с томиком Улицкой в руках. И он верит несмотря ни на что – и испытывает вечное внутреннее раздвоение. Неготовность разделить с Церковью поношение – это, конечно, серьезная трагедия для души христианина. Но таков уж исторический код русской интеллигенции. Об этом ложном стыде не раз говорил Достоевский. Например, описывая людей, подобных Степану Верховенскому, который полюбил "гражданскую роль" и жил "воплощенной укоризной" отчизне. Этим людям трудно преодолеть раздвоенность, но рано или поздно они делают свой выбор между религиозным и политическим. Выбор этот на самом-то деле прост. Ведь Христос сказал: "Ибо кто постыдится Меня и Моих слов, того Сын Человеческий постыдится, когда приидет во славе Своей и Отца и святых Ангелов" (Лк. 9.23–27).