Вот что важнее для журналиста, именующего себя православным, – свобода слова или ответственность слова?.. Какой принцип должен перевесить на чаше весов, на которых измеряются критерии профессионализма православного журналиста? Думается, особое качество цехового мастерства в данном случае – это тонкое искусство реализации внутренней свободы публициста, его свободного обращения к аудитории, проблематизации насущных проблем – в сочетании с бережным отношением к Церкви и церковной жизни. Без любви "не можете творити ничесоже", в том числе и христианские медиа не можете "развивати" и "улучшати". Если же любовь (немыслимая в Церкви без послушания) уступает место обличительству (в нём же часто, слишком часто – презрение), встаёт вопрос о целесообразности самого процесса. И невольно приходит на ум анекдотическая фраза про альтернативность крестика и такой естественной и небезобразной наготы. Либо ты в первую очередь человек православный и проявляешь снисхождение и понимание по отношению к некоторым язвам и изъянам внутрицерковной жизни (о которых ох как руки чешутся написать – ну ведь такая сочная тема...), либо ты в первую очередь журналист свободный и не считаешь себя вправе отмалчиваться. Этот момент выбора всегда непрост – но как же иначе?.. Честная гражданская журналистика на невидимом глазу поле битвы, где Бог борется с дьяволом, – это много сложнее, чем писать про текущие политико-партийные конфликты.
Е.Ж.
Четвёртая власть и православие
Православный журналист подвержен тем же недугам, что и светский. Главный недуг – мнимое ощущение власти и возможности влиять на принятие церковных решений. Вместо того чтобы информировать и просвещать.
***
С
уществует распространённое мнение, что журналист являет собой четвёртую власть. Эта установка формирует определённый стереотип поведения журналиста, его представления о своей роли, предназначении и возможностях. Человек, обладающий властью, формирует и структурирует пространство вокруг себя.
Действительно, можно говорить о власти журналиста влиять словом на мнение читателя, зрителя и на его психическое состояние. Далее можно рассуждать об интеллектуальных и нравственных пределах и ограничениях, которые ставит перед собой тот или иной пишущий человек. Об этом говорено много, не будем повторяться.
Журналисту на протяжении долгого времени внушали, что он четвёртая власть. И он поверил, что он действительно власть. Это – опасное заблуждение. Опасное, в первую очередь, с духовной точки зрения. Не будучи властью, но веря в обладание оной, журналист погружается в вымышленное пространство и теряет чувство реальности, что приводит не только к профессиональной непригодности, но и к неверному выстраиванию отношений с окружающим миром, с окружающими людьми.
Конечно, я рассуждаю, опираясь в первую очередь на опыт общения со светскими журналистами, которым свойственна преувеличенная оценка своей роли в политическом процессе. Близко наблюдая власть, журналист начинает отождествлять себя с самой властью. Одна моя знакомая во время кампании по снятию Лужкова в 2010 году находилась за границей и вернулась, когда всё уже было кончено. В одном крупном агентстве она отвечала за вопросы, связанные с деятельностью московской мэрии. На ней не было лица. Она металась по кабинету, с горечью повторяя: "Это я, это я должна была его снимать!".
Я называю это наркотической зависимостью журналиста от информационного процесса. Журналист спешит первым сказать то, что слышат все. Он спешит, он гонит, он бежит, загоняя себя как скаковую лошадь. Он устаёт, выбивается из сил, и лишь одно утешает и удовлетворяет его – он "делает" политику, он – власть, он "снимает Лужкова". В конце концов, он стареет, не поспевает за молодыми, и его увольняют. Такие выброшенные из жизни, но вполне ещё активные люди либо спиваются, либо быстро умирают. Отчего? От долгого непонимания самого себя, своего предназначения и цели своего труда.
Журналистика – не власть, это фильтр между властью и народом. Он необходим в обычной жизни и власти, и народу. Но в критических, судьбоносных моментах истории надобность в журналистике отпадает. Власть напрямую обращается к народу с воззванием или угрозой. И народ напрямую обращается к власти, выходя на площадь.
Нет свободной журналистики в роли четвёртой власти. Есть свободный журналист, который свободно выбирает форму и место своего служения. Если ты выбрал так называемую православную журналистику – значит, посвятил себя служению Православной Церкви.
Является ли такой человек церковной властью? Нет, не является. Он является фильтром между иерархией и обществом. А где же церковная власть? Это прерогатива Соборов, Патриарха, Синода, правящего архиерея. Для сепарирования мнений и идей существует множество структур и мероприятий: синодальные отделы, Межсоборное присутствие, Рождественские чтения и проч. Если православный журналист этого не понимает и начинает претендовать на "управление" церковными процессами, то это неизбежно приведёт к прелести, ошибкам и расколам. Здесь можно вспомнить эпизоды с "Кредо", "Русью православной", "Правмиром" и некоторыми другими изданиями, которые, впадая в консервативный или либеральный раж, пытались присваивать себе функции, не свойственные СМИ. К счастью некоторые активные редакторы одумались и вернулись к пониманию церковной дисциплины, той добровольно принятой нами церковной дисциплины, которая делает нас хозяевами своей Церкви. А власть, данная нам, мирянам, в Церкви, много превышает ту мнимую власть, которую называют четвёртой.
Москва
Январь, 2011 год
2017 год
