Когда некое явление не умещается в твоём мозгу, проще всего пренебрежительно провозгласить: "как это глупо!". Так, художественная публицистика М. Кантора сегодня просто-напросто не по зубам слишком многим. Далеко не все оказываются в состоянии интеллектуально переварить его тексты – однако интуитивно чувствуют вызывающую определённость канторовской позиции и ощетиниваются в ответ. С кондачка нарекают "посредственным" многослойный историософский роман, в котором содержится прямой вызов конкретной идеологии, – хотя на самом-то деле не смогли одолеть и трети книги. Только никогда не признаются – ни в своей индивидуальной неприспособленности к чтению серьёзной современной философской художественной литературы, ни в отсутствии в собственном кругу авторов такого же масштаба, которых можно было бы гордо предъявить во фронт со словами "да что там ваш Кантор! Вот на самом деле – величина!..".
"Красный свет" особо не уложишь в привычный формат мышления медийных ресурсов класса, не вполне оправданно называющего себя креативным. "Он слишком непонятен, этот Кантор, и в этом – его основное преступление перед всеми нами".
Е.Ж.
Смена парадигмы. Максим Кантор
Весной 2013 года состоялась публикация романа Максима Кантора "Красный свет". Под большим секретом и под честное слово "нераспространения" Максим прислал электронный вариант романа мне в Москву и ныне покойному Виктору Топорову в Петербург. Роман невероятно интересный, не столько про историю людей, сколько про историю идей XX века. И я предложил автору написать и опубликовать рецензии ещё до публикации самого романа. Максим посомневался, но, в конце концов, я его убедил. И мы с Виктором Топоровым сделали рецензии. Виктор для "Известий", а я для "Эксперта".
***
У
зок круг независимых интеллектуалов. Максим Кантор принадлежал к нему давно, но широкая публика узнала об этом в 2006-м, когда вышел его "Учебник рисования". Книга была посвящена давно назревшей деконструкции интеллигентских мифов, что не могло не вызвать скандала. В России (в отличие, например, от США) такие высказывания приравниваются к крамоле. К тому же Кантор, будучи по первой и основной профессии художником, видел нравы арт-тусовки изнутри, и ему было что сказать на тему интеллигентского лакейства и скупки художников новым режимом.
Картина предательства интеллектуалов получилась убедительной. "Учебник" вошёл в первую книжную пятерку "нулевых", а кое-кто назвал его главной книгой десятилетия. Но дело было не только в пресловутой памфлетности "Учебника". Задача ставилась шире: написать нечто в традициях марксова "Капитала". Только при этом, как подчёркивал автор, "мотором исследования будет не прибавочная стоимость, не товарный фетишизм, а художественный авангард, эстетика". Поскольку искусство и политика в новой России были связаны по самое некуда, то есть ничуть не меньше, чем в эпоху госзаказа, эстетический сюжет у Кантора закономерно переходил в социально-политический.
Можно сказать, что Кантор взялся за разработку политэкономии новейшего искусства. Фокус заключался в том, что у нас, в отличие от Запада, никто вплотную и систематически этим не занимался. Причина проста: тем, кто потенциально мог бы это делать, пришлось бы свидетельствовать против себя. И своего круга. Именно так в России рождаются негласные табу.
Кантор со своим "Учебником" попал в самый центр больного сознания российской интеллигенции. Разворошил муравейник. Поэтому даже в период его колумнистской деятельности остаётся немало тех, кто не может простить автору этого разоблачения.
Поиск политических корней искусства Кантор продолжает в книге "В ту сторону" (2009) и в последнем романе "Красный свет", который я только прочёл и нахожусь под свежими впечатлениями. Здесь симбиоз эстетики и политики рассмотрен в несколько ином ракурсе. На первом плане – уже не политэкономия искусства, но скорее исторический психоанализ, ярмарка политических идей, которые описаны Кантором со страстью колумниста и педантичностью репортёра. Среднестатистический читатель, находящийся во власти стереотипов, навязанных ему медиа и школьным курсом, найдёт в "Красном свете" много неожиданного.
Например, Кантор рассматривает ХХ век не как противостояние свалившихся с неба "тоталитарных режимов", а как продолжение большой европейской гражданской войны. Указывает на глубинный конфликт европейского сознания, который можно для краткости обозначить как "идеи 1914-го года" против "идей 1789-го", но который восходит ко времени Тридцатилетней войны. Это идея обычна для западного консерватора. С концом эпохи толерантности и мультикультурализма она набирает силу в Европе – но не в России. У нас подобные суждения всё ещё вызывают бурю негативных эмоций у тех, кого принято называть рукопожатной или "изрядно порядочной" публикой.
С изучения трагикомического феномена российской "рукопожатности" роман и начинается. Место и время действия – банкет у французского посла, неуловимо напоминающий знаменитый салон Анны Павловны Шерер. Здесь происходит такое же обнажение нравов, как в "Войне и мире", но в первую очередь политических, при этом вместо "спасителя" Буонапарте – либеральные ценности.
Кантором выведена целая галерея светских персонажей, за которыми легко угадываются прототипы: редактор модного сетевого журнала Фрумкина, модный журналист Бимбом, пожилой политик Тушинский, молодой политик Гачев, крупный предприниматель Панчиков, адвокат Евгений Чичерин, Господин Пиганов, демократ и лидер оппозиции... И вот на этот пир духа случайно попадает странная личность, никому не известный следователь Петр Яковлевич Щербатов. Этот "подозрительный" субъект не знает, как пить сотерн, а главное – сомневается в общепринятой концепции Большого террора и в том, что Ленин был немецким шпионом. Демократия в опасности!
Назревает крупный скандал. Коллективная душа интеллигентского бомонда негодует и видна как под лупой. Гости наперегонки произносят тирады. Описание светского раута переходит в театр абсурда. Но затем пространство романа расширяется. Читателя погружают то в декорации Второй мировой, то в смутные девяностые.
В новой книге Кантора хватает суждений, способных вызвать неприязнь у рафинированных либералов. Например, о надуманности конфликта между демократией и тоталитаризмом. Или о том, что нацизм есть неизбежное следствие капитализма и представительной демократии (если обойтись без подтасовок при подсчете голосов), а христианский этатизм куда более открыт и человеколюбив.
Кантор описывает крушение советской империи, но в то же время говорит о безвыходности тупика, в котором оказался Запад. Со временем правящим элитам придётся пустить под нож и откормленный в пику советскому "гегемону" средний класс, и священные ценности демократии-толерантности-политкорректности. Когда война цивилизаций рвётся в Европу на плечах миллионов беженцев, тут уж не до жиру. Мир, выстроенный под диктовку финансовых элит, покрывается незримыми трещинами. Конец века (не календарного) на дворе. Впереди переоценка ценностей.
Впрочем, о такой переоценке ещё в далекие сороковые рассуждал в своем родовом замке консерватор-социалист Хельмут фон Мольтке, ещё один канторовский персонаж, нисколько не боясь, что на него донесут.
"Вы, как вижу, сторонник демократии? А то, что демократия всегда приведёт к власти Гитлера или Сталина, вас не смутит?" – допытывается рассказчик. "Полагаю, так будет не всегда... Сейчас заканчивается эпоха, которая началась при Лютере, я отсчитываю время Гитлера со времён Реформации. Эпоха Реформации закономерно закончилась капитализмом и нацизмом – это позор и гибель для моей страны", – отвечает аристократ фон Мольтке. Оппонент поражён его сугубым взглядом на историю. "Считаете, что эра капитализма и нацизма пройдёт? Желаете видеть германское христианское государство?" – вопрошает он.
Этот эпизод зеркально соотносится с тем, салонным, где оспорен другой идейный вексель. Русский следователь Щербатов и немецкий аристократ фон Мольтке, каждый в своё время, но как бы сообща, ломают стереотипы и словно перекраивают историю. Именно здесь проходит идейная ось романа.
Квалифицированный читатель вряд ли заподозрит автора в сталинизме или ещё каких-нибудь смертных грехах: скорее уж речь идёт о современном прочтении платоновского "Государства" и гегелевских вариациях на ту же тему. Просто Кантор чутко уловил момент перелома в сознании общества. Именно поэтому его оценки и выводы бьют наотмашь. Выглядит это так, как если бы революционные демократы вроде Добролюбова написали свои страстные труды, сделавшись социал-консерваторами. Если задаться целью отыскать литературные влияния, то, наверное, можно сравнить книгу Кантора и с "Дневниками писателя", и с розановской эссеистикой. А точность, с которой выведены общественные типажи, можно отнести на счёт щедринской школы, но с поправкой: у Кантора почти нет лобового сарказма, ему свойственно тонкое сочетание пафоса и иронии, влажных глаз и грустной улыбки.
В 2006-м и 2009-м недружественная критика утверждала, что автор сводит счёты с неприятелями по каким-то сугубо личным причинам: "Кантору хотелось бы расквитаться со своими мечтами и прельстительными фантазиями начала 90-х, хотелось бы расквитаться с авангардом 20-х, с друзьями 70-х... – с жизнью своей сквитаться за то, что он её прожил... Этот недостаток делает роман решительно непонятным никому, кто не был бы так или иначе вовлечён в ту же проблематику, что и автор".
Подобные реплики и семь лет назад выглядели спорными. Но сегодня они вообще не могут быть произнесены серьёзно. Со времени "Учебника" многое изменилось. Например, стало вполне очевидно, что либеральный дискурс в России выполняет роль универсальной заглушки для критического мышления. Ряд очевидных табу и фетишей уже вызывает мощную реакцию у мыслящей части общества, а критика словаря политкорректности стала едва ли не рутинной. Тем не менее, как выразился кто-то из современных философов, либерализм всё ещё живёт на такой глубине, куда не доходит свежий воздух открытой полемики. Идейно он девальвирован, а политически пока ещё доминирует.
Но смена парадигмы неизбежна. Именно поэтому расчистка идейного пространства от устаревших политических мифов превращается сегодня в увлекательное занятие, на котором оттачивает свой метод всякий уважающий себя интеллектуал, точно так же, как любой профессиональный скрипач обязан освоить каприсы Паганини.
Максим Кантор убедительно показал нам, как это делается.
Москва
Март, 2013 год
2017 год
