Бинарный тоталитаризм. – Критика и закат теории. – Расизм или фашизм? – Генеалогия нацизма. – Звенья в цепи магистральной идеологии. – Как переписывают историю. – Расовая война. – Жёлтая звезда и голубая лента. – Нацизм и интеллигенция. – Архаизация системы и неонацизм. – Либерализм и нацизм: общность моральных оснований. – Эсхатология позднего модерна.
Парадигма новой политики, вступившая в силу после 1989 года, всё ещё остаётся в силе. Она основана на концепции бинарного тоталитаризма, или "двух тоталитаризмов" (шире – "закрытых обществ"), появившейся в работах К. Поппера, Х. Арендт, З. Бжезинского и некоторых других авторов. Концепция родилась с началом холодной войны, но оказалась намного долговечнее политических блоков. Смысл её прост: коммунистические и фашистские режимы являются политически родственными и противостоят либеральным демократиям.
Именно теория двух тоталитаризмов служила идеологическим мостиком, который в 1990-е был переброшен из политического вчера в политическое сегодня. Смысл этой теории следующий: политика силы и военного "экспорта демократии" искупается вчерашними жертвами тоталитарных режимов. Вчерашний тоталитаризм служит индульгенцией, выданной историей сторонникам нового глобального миропорядка.
С логической точки зрения эта позиция не выдерживает критики, но психологически она очень действенна. Механизм воздействия на коллективное сознание прост. Это постоянное напоминание об исторической травме, то есть апелляция не к рациональной, а к эмоциональной сфере. В концепции двух тоталитаризмов очень заметна эта самая эмоциональная составляющая, подстёгиваемая (риторически и стилистически) инфернальной символикой, мотивом абсолютного зла, категорическим императивом "Это больше не должно повториться!".
Пропагандистский арсенал либерализма возник вполне закономерным образом. Без картины тёмного тоталитарного прошлого не вырисовывалась картина светлого либерального будущего, поэтому был так необходим образ исторического врага.
Уже в 1960-е годы появились политические концепции, которые шли вразрез с "двутоталитарной" ортодоксией. Здесь в первую очередь надо сказать о представителях неомарксистской франкфуртской школы. Старшие представители франкфуртской школы, Т. Адорно и М. Хоркхаймер, рассматривали фашизм как побочный результат двух глубинных исторических процессов. Во-первых, доминирования стандартов рациональности, навязанных Европе эпохой Просвещения, а во-вторых, другого, встречного процесса – аффективной реакции на эти стандарты иррациональных пластов европейской культуры (нацистский контрмодерн, или археомодерн)1.
Представитель второго поколения франкфуртцев Герберт Маркузе, культовая фигура бунтующей молодёжи 1960-х, гуру радикального студенчества, пришёл к выводу, что репрессивный аппарат либерального общества эпохи постмодерна формирует фашизоидный тип сознания – "одномерного человека". И делает это не менее успешно, чем его "тоталитарные" конкуренты. Это вывод тем более важный, что у нацизма и либерализма, как известно, одна и та же социальная база – средний класс. Примером государства "скрытого фашизма" для Маркузе и его единомышленников служили, в частности, Соединённые Штаты Америки с массой обывателей-реднеков.
В свете левой критики идеологическая карта ХХ столетия, расчерченная по принципу "две плохие теории – одна хорошая", уже выглядела сомнительно. При этом важно принять во внимание, что франкфуртцы вовсе не ставили под вопрос саму категорию тоталитарности ("фашизоидности") и даже не пытались сузить её, как иные консервативные критики справа. Напротив, они шли по пути расширения понятия, раздвигая его рамки и содержание. В таком ракурсе любой репрессивный механизм выглядел симптомом латентного фашизма.
Многие оппоненты теории, как уже было сказано, указывали на разные социальные предпосылки двух режимов. Коммунизм апеллирует к низам, фашизм и нацизм – к среднему классу и крупной буржуазии. Кажется, это было у Антонио Грамши: "Опора фашизма – взбесившийся средний класс".
Но для системной критики "двойной" теории тоталитаризма этого было недостаточно. Чтобы критика теории переросла в стратегию и набрала достаточную объяснительную силу, был нужен системный взгляд на политическую историю. Прежде всего, надо было разобраться с тем, почему политический мейнстрим ХХ столетия – либерализм – упорно выводится за пределы проблемного поля "посттоталитарных" исследований.
Попытки выйти за привычные рамки исследований тоталитаризма усилились к 1990-м годам. Пожалуй, наиболее интересной можно считать позицию И. Валлерстайна, изложенную им в работе "После либерализма". Отличительной чертой валлерстайновской позиции можно считать восприятие фашизма и коммунизма не как двух идеологий, противостоящих либеральной демократии, а как составных частей большого либерального проекта, который берёт начало в 1789 году. Эта смена ракурса принципиально важна. Именно она задавала новую перспективу рассмотрения.
Когда впервые открываешь И. Валлерстайна, не веришь своим глазам. Он даёт картину событий ХХ века, абсолютно не похожую на ту, что мы привыкли видеть в советских и постсоветских учебниках, а также в западной прессе.
Социализм в России, согласно И. Валлерстайну, не был самостоятельным политическим проектом. И хотя октябрь 1917-го кардинально перепахал социально-политический ландшафт, уже в 1920-е годы советский режим негласно вошёл в консенсус мировых элит. По мнению И. Валлерстайна, русский социализм, в отличие от классического марксизма, под видом классового противостояния разрабатывал иную идею – идею национального освобождения, а точнее, демонтажа старой колониальной системы в мировом масштабе. Проект изначально возник в рамках миротворческой политики президента США Вудро Вильсона и его последователей, лишь позднее получив второе, социалистическое издание.
При этом, согласно И. Валлерстайну, "ленинизм представлял собой более энергичную и воинственную форму антиколониальной борьбы, чем вильсонианство".
Желание покончить с европейской формой колониализма ради новой – экономической, глобальной, планетарной – вот одна из причин альянса двух идеологий, либеральной и социалистической. Отсюда следует необходимость изучать либерализм как основную тоталитарную систему, подсистемой (и лишь во вторую очередь антисистемой) которой в итоге оказался советский проект.
Теперь необходимо сказать о другой подсистеме монетарного либерализма – нацистской. Непредвзятый анализ морально-этических оснований либерализма и нацизма обнаруживает их полную идентичность.
Стремление "отмежевать "доброкачественный" либерализм от его злокачественных последствий наталкивается не только на исторические, но и на морально-этические контраргументы. Ведь у любого критически мыслящего человека возникает вопрос: почему "свободная конкуренция" (то есть борьба за выживание) допустима внутри либерального консенсуса, но такая же свободная конкуренция между нациями, классами или социальными системами дурна и непозволительна? В чём принципиальная разница?"2.
По тому же поводу уже упоминавшийся М. Хоркхаймер, один из основателей франкфуртской школы, однажды очень точно сказал: "Тоталитарный режим есть не что иное, как его предшественник, буржуазно-демократический порядок, вдруг потерявший свои украшения".
Интересные наблюдения за эволюцией доктрины тоталитаризма можно найти у авторов левого направления. Очень показательна статья Александра Тарасова "Ошибка Штирлица. Для чего им "теория тотали-таризма"?"3. Речь там идёт о дискуссии, получившей отражение в сборнике "Прошлое: российский и немецкий подходы". А вот мнение Томаса Зайберта, немецкого активиста движения против капиталистической глобализации: "В 1989 году после распада СССР... в Германии начался сильный рост фашистских тенденций. И однажды, когда я сидел дома и читал книжку, я сказал себе: "Ты не можешь просто читать книги в такое время, ты должен опять вернуться на улицы и дать достойный ответ фашистам""4.
Теперь можно вернуться к главному вопросу: почему столь неубедительная теория появилась на свет и стала одним из устойчивых стереотипов массового сознания?
Чтобы замаскировать неудачную родословную тоталитаризма, его защитники всегда были готовы сохранить в списке критериев тоталитарного общества "сильную власть", но затушевать рационализм, юри-дизм и миф превосходства, в совокупности рождающие "дух модерни-ти". Кроме того, сторонники идеи политической бинарности ХХ века то и дело норовили "подложить" под корпоративный коллективизм фашистского строя ложный генезис, смешать его с общинностью и соборностью традиционного общества. После серии таких подмен теория двойного тоталитаризма сделалась удобным политическим орудием, заточенным против любой традиции, в том числе и против европейского христианства, которое, как мы сегодня видим, уже стало жертвой глобального секуляризма.
В силу этих же причин серьёзное научное исследование нацизма и фашизма попало в разряд общественных табу. В противном случае пришлось бы, например, открыто говорить о нацизме на Украине и в Латвии, а этого правящий класс Запада стремится избежать.
Один из парадоксов бинарной теории заключается в том, что показное либеральное "отторжение" гитлеризма (по сути германского колониализма) само по себе носило колониалистский характер, поскольку те же самые методы считались допустимыми за пределами европейского пространства. Но очевидный факт заключается в том, что режим 1930-х годов в Германии – законный ребёнок европейского либерального империализма – слишком серьёзно ранит европейское самосознание. Поэтому он до сих пор игнорируется. Главное – лишний раз не ворошить проблему.
Однако после событий 2014–2015 годов, когда коричневый переворот и гражданская война на Украине были санкционированы ведущими странами либерального Запада, проблема предельно заострилась. После начала украинских событий бинаристская теория тоталитаризма попала под перекрёстный огонь критики – как со стороны левых, так и со стороны консерваторов и евроскептиков, о чём почему-то стесняются говорить в России.
Что же представлял собой "тоталитаризм" (а точнее, диктатура корпоративистского типа) на самом деле?
В ХХ веке мир имел дело с тремя взаимосвязанными идеологиями. Это идеология-гегемон (либерализм), её радикальное ядро (нацизм) и идеология прикрытия, спутник идеологии-гегемона (советский социализм).
Теорию двойного тоталитаризма пора признать несостоятельной. В действительности есть только один тоталитарный режим – либеральный. Фашизм и коммунизм являются не его конкурентами, а его составными частями. Первый представляет собой ядро, а второй – периферию. СССР стал хотя и удалённой, но полноценной частью проекта модерна (секулярного либерализма). Но советские вожди не были свободны в своих решениях и подчинялись правилам игры. Поэтому называть советскую систему отдельным, самостоятельным тоталитаризмом совершенно некорректно. Тогда как Третий рейх попытался осуществить слом системы, овладев европейским хартлендом. Вполне очевидно, что Третий рейх был бесчеловечнее, а значит, и либеральнее своих истинных и мнимых оппонентов.
Поэтому выстраивать систему "два тоталитаризма – одна демократия" просто не имеет смысла. Можно говорить о трёх тоталитаризмах, но в этом случае слово "тоталитаризм" кардинально меняет смысл. Оно обозначает не доктрины, а состояние идеологического пространства в целом, которое возникло в ХХ веке.
Сегодня подлинный генезис тоталитаризма перестаёт быть тайной за семью печатями. Вопреки мнению К. Поппера, писавшего о "закрытости традиционных обществ", тоталитаризм – продукт либеральной культуры Нового времени. Сегодня это совершенно очевидно.
Говоря о разных видах расизма и особенно о национал-расизме, под знаменем которого была развязана Вторая мировая война, нельзя обойти вниманием и понятие "фашизм", которое в последние десятилетия приобрело расширительное значение.
Небольшое эссе Б. Муссолини "Доктрина фашизма"5 ("La dottrina del fascismo") впервые было опубликовано в 1932 году в 14-м томе Итальянской энциклопедии наук, литературы и искусств как предисловие к статье "Fascismo" ("Фашизм"). Эти идеи были взяты в качестве идеологического основания диктатуры Б. Муссолини. Но после Второй мировой войны понятие "фашизм", помимо идеологии Б. Муссолини и его последователей, стало обозначать также и все виды расизма, а потом и любую экстремистскую идеологию.
Вместе с тем разница между двумя явлениями очевидна. Фашизм в его узком понимании (Б. Муссолини, С. Салазар, Ф. Франко и др.) – это культ государства-корпорации, которое утверждает право на неограниченное насилие, осуществляет террор и нередко возрождает такое явление, как цезаризм. Тогда как исторический расизм и нацизм, имея в распоряжении примерно тот же самый властный инструментарий, вместе с ним используют и миф превосходства, идею высших и низших рас, культур, цивилизаций.
Второе, расширительное значение слова "фашизм" стало общеупотребительным; оно очень часто встречается в публицистике и политической риторике, что нередко ведёт к путанице в определениях. Размывание понятий "фашизм" и "нацизм" является опасной тенденцией. Возможность называть фашизмом почти всё, что вызывает негативное отношение (хотя чаще всего и справедливое), в итоге ведёт к забвению реального исторического явления и создаёт опасность его рецидивов, также как и рецидивов нацизма и неонацизма (национал-расизма), которые имели место в последние годы.
Слово "нацизм" сегодня звучит всё чаще, но удручает отсутствие в поле публичной полемики методологически чёткого подхода к этому явлению. Путаница вызвана множеством стереотипов, сопровождающих тему фашизма, благодаря которым обыватель систематически вводится в заблуждение.
Любой разговор о нацизме нужно начинать с двух исходных посылок.
1. Эта идеология основана на мифе превосходства , то есть на том или ином обосновании градации "человеческого материала". Это ценностное априори нацизма и расизма в целом. Оно может иметь разные формы. Ошибочна и кощунственна точка зрения, которая оставляет в концептуальном поле фашизма только одну его разновидность – национал-расизм, он же "нацизм", вынося за скобки культур-расизм, социал-расизм, идею цивилизационного или религиозного превосходства.
2. Нацизм и национализм не тождественны . Национализм – это стремление отгородиться от Другого, носителя иной идентичности. Этот мотив присутствует в том числе и в национально-освободительных движениях. Нацизм – это стремление подчинить или уничтожить носителей чужой идентичности или насильно изменить их идентичность. На Западе Украины есть немало желающих мирно "развестись" с Донбассом, эти люди националисты. Но официальная идеология Киева – не националистическая, а именно нацистская, поэтому ВСУ обстреливают мирные кварталы Донецка и Горловки. Цель нацизма – захват территории и жизненных ресурсов. Чтобы оправдать это, как раз и создаются теории "превосходства", основанные, между прочим, на данных антропологии и положённые в основу так называемой евгеники. Это заставляет характеризовать расизм и нацизм как продукт эпохи модерна. И. Валлерстайн писал о существовании "классово-этнической низшей страты" в мировой системе разделения труда и о том, что этнический фактор маскирует подлинные истоки социального неравенства.
Впрочем, о нациях-буржуа и нациях-пролетариях писали в ХХ веке и марксисты. Сам термин "классово-этническая" говорит о том, что классовое и национальное угнетение – это две стороны одного процесса.
Корни нацизма уходят в практику колониализма, что также связано со спецификой Нового времени. Лишь спустя время эта практика была формально осуждена. Но раньше, когда дело касалось бушменов, конголезцев или китайцев, еврообыватель вообще ни о чём подобном не задумывался. Мечтая о колониях "от Вислы и до Волги", Германия надеялась сделать поляков и русских европейскими рабами. И поначалу эта идея не вызвала осуждения: в гитлеровской агрессии участвовало более 20 стран, в основном европейских.
В силу идеологического родства нацизма (шире – расизма) и либерального капитализма либеральные политики и медиа редко критикуют фашизм по существу, с учётом его идеологической и социально-экономической базы, они склонны описывать нацистов как социальных маргиналов, распоясавшуюся шпану и обращать внимание на внешние признаки и символику. Между тем в мировой левой мысли стало нормой определение нацизма как "негативной легитимации" гегемонии либерального капитализма. В качестве иллюстрации можно взять точку зрения Сароя Гири из Университета Дели, который указывал на программную антиэгалитарность фашистской платформы. Кстати, критики коммунизма в своё время действовали именно по этой схеме. Они указывали на ГУЛАГ и красный террор, а не только на генезис марксистских идей. Если мы хотим сохранить последовательность и непредвзятость, необходимо задействовать тот же самый принцип.
Иногда встречается утверждение о том, что разговор о "бремени белого человека" и культур-шовинизме якобы нельзя сравнивать с расовыми теориями. Это, конечно, глубоко ошибочная позиция. Сравнивать не только можно, но и необходимо. Ведь узнику фильтрационного лагеря и жертве зачистки всё равно, во имя чего их ликвидируют: во имя расовой чистоты или во имя стандартов "передовой цивилизации". Для бенефициаров процесса как расовый, так и культурный аргумент – это способ легитимации насилия. Кроме того, оппозиция "культурное – этническое" в рамках колониальной политики вообще довольно эфемерна. Этнические и культурные границы всегда подвижны. И. Валлерстайн утверждает, что в период спада и сжатия мировой экономики целые народы выталкиваются из неё как этнически неполноценные, а в период роста и экспансии часть их "впускают" назад. В военно-политических целях Гитлер, например, вынужден был причислить японцев к "арийской расе" – союзников всё-таки полагалось любить вопреки всем данным антропологии. Само понимание этничности в либеральной системе предстаёт как продукт культурного конструирования.
Здесь применимо понятие "внутренняя колонизация", указывающее на мостик между социальной и колониальной политикой капитала.
Не всегда, но часто бытие определяет сознание. Расистские теории породила англосаксонская колониальная практика. Уильям Петти ещё в 1676 году написал "Лестницу творения" – о неравенстве рас и "различии в строении ума европейца и африканца". Аналогичное по духу сочинение под названием "Орангутанг, или Анатомия пигмея" вышло в 1708 году из-под пера Уильяма Тайсона. Герберт Спенсер написал в целях оправдания колонизации свою "Социальную статистику" (1850). Колонизация в ней оправдывается провиденциальными соображениями: "Силы, трудящиеся над осуществлением великой схемы совершенного счастья, не принимают во внимание отдельные случаи страдания и уничтожают ту часть человечества, которая стоит на их пути". Немец Фридрих Ратцель в книге "Политическая география" (1897), исполненной в "лучших" британских традициях, причислил евреев, цыган и южноафриканцев к кочевым народам, которые не могут "предъявить такие же права на жизнь", как права европейских "растущих народов". И это за 30 лет до Гитлера. Неудивительно, что Гитлер в своих сочинениях и речах провозгласил: "Мы начинаем там, где остановились шесть столетий назад. Мы покончим с вечным германским устремлением на юг и запад Европы и устремляем свой взгляд в сторону земель на востоке... Но когда мы говорим сегодня о новых землях в Европе, мы можем иметь в виду прежде всего Россию и подчинённые ей пограничные государства". Это было логичным и последовательным развитием идеологии западного колониального капитализма – магистральной идеологии модерна.
И практика не отставала от теории. Пока в Европе работали на износ печи Дахау, в 1943 году британская администрация организовала "голодомор" в Бенгалии. При этом погибло более 3 млн человек. Такова была месть британской администрации населению этого района за "августовскую революцию" 1942 года и поддержку Индийской национальной армии Субхаса Чандры Боса. Единство теории и практики колониализма было в очередной раз доказано историей.
Когда-то европейские хроникёры жаловались: мол, хроники приходится переписывать при каждом новом бургомистре... Сегодня о "переписывании истории" говорят во всём мире, хотя применяется этот термин только к политическим оппонентам. Например, все знают о феномене "холодной войны", но не всем известно, что её начал не СССР. Термин "холодная война" был введён в обращение У. Черчиллем в ходе его выступления в Фултоне (США) 5 марта 1946 года. Но попадет ли этот факт в английские школьные учебники? Вопрос риторический. А немецкие школьники сегодня уверены, что Дрезден разбомбила не англо-американская, а советская авиация. Их так научили.
Таким образом, решающее значение в международных отношениях имели и имеют не принципы доказательности, не правовые и моральные нормы, а практика силовой суггестии и контрсуггестии. Впрочем, намёк на это обстоятельство содержался ещё в известном принципе К. Клаузевица: "Война – это продолжение политики другими средствами". К этому принципу – принципу суггестии – в конечном счёте и сводится "нормализация истории". Новые правовые нормы и процедуры лишь post factum оформляют статус кво, который был достигнут суггестивными, то есть политическими и военными методами. Это признавали даже приверженцы классического либерализма. В частности, Зигмунд Фрейд, считавший себя "либералом старой школы", писал Альберту Эйнштейну в письме, получившем впоследствии название "Почему война?", о том, что структура власти не создаётся, а лишь удостоверяется правом.
Поэтому не стоит удивляться тому, что сегодня в Германии неонацизм вновь достаточно распространён, особенно в академической среде. Этот перелом произошел в конце 1980-х – 1990-е годы, когда "конкурирующая фирма" в лице советской историографии умерла.
Одним из самых распространённых был и остаётся миф о денацификации Германии и покаянии немецкой элиты. Но победа над Германией в 1945 году не означала победы над фашизмом. Бывшие нацисты служили в бундесвере, заседали в парламенте, занимали высшие государственные посты. Теперь, когда Германия официально одобрила коричневый переворот на Украине, мы понимаем абсурдность разговоров о денацификации. Надо иметь мужество признать: правительство Ангелы Меркель в союзе с американскими политическими элитами проводит в международной политике курс на реставрацию нацизма в Восточной Европе и потому объективно является нацистским, хотя население самих Германии и США пока от этого не страдает.
Гражданское общество России имеет право поставить перед президентом и правительством вопрос о корректировке внешнеполитического курса в соответствии с этим фактом. Формальные переговоры и соглашения с такими "партнёрами" не только безнравственны, но и опасны. Они постепенно приучают общественное мнение к мысли о легитимности и допустимости нацизма и ведут к повторению трагической ошибки, совершённой руководством СССР в конце 1930-х годов.
Депутат Верховной рады Украины Иван Стойко на заседании парламента заявил, что его страна ведёт войну с "монголоидной расой" и "фашистской Россией"6.То есть соседнее государство, его жители и русская часть жителей Украины для него примерно одно и то же. Иными словами, это не просто война, а расовая война. Так говорит государственное лицо, член парламента.
Вот как начиналась расовая война. В июне 2014-го в Сеть было выложено видео, снятое одним из жителей Луганска после авианалёта. На кадрах видна смерть пожилой женщины – она не в том возрасте, чтобы считать её активным членом ополчения. Несколько мгновений она ещё шевелится, ещё пытается говорить. Но камера идёт в сторону, и мы понимаем, что ниже пояса от неё ничего не осталось. Комментарии украинских юзеров под этим видео шокируют: "Шашлык из коло-рада, отлично"; "Самка колорада сдохла, день не прошёл зря!"; "Вот с такими новостями приятно засыпать! Всем спокойной ночи, слава Украине!".
Начальник киевского штаба "Правого сектора" Юра Вьетнамец будто резюмирует сказанное своими единомышленниками: "В победе на востоке мы не сомневаемся ни на секунду! И мы готовы идти до конца. Если надо будет вырезать всё население, мы вырежем. Если нужно будет уничтожить местных жителей, мы уничтожим. А когда закончим, вернёмся в Киев и наведём тут порядок. Дел в столице невпроворот: разогнать Раду, провести люстрацию, добиться отстранения преступного министра внутренних дел Авакова..."
В Османской империи янычар воспитывали из пленных детей инородцев. Янычары забывали Родину и оттого были безжалостны к бывшим собратьям. Та же технология широко применяется и сегодня, но отнюдь не османами. Применяется она в межнациональных вопросах.
Чем может грозить бывшим русским отколовшаяся часть народа ("украинцы"), которую умело на них натравили, представить не составляет труда. Для этого достаточно обратиться к истории сербов и хорватов.
Во втором номере "Журнала Московской Патриархии" за 1949 год был опубликован отзыв на книгу профессора Белградского университета Виктора Новака "Полвека католицизма в Хорватии". Выдержки из неё дают представление о сути проблемы: "...После оккупации Югославии и основания "Независимой Хорватской Державы" кли-рофашисты, поддерживаемые папой, Гитлером и Муссолини, решили, что пришёл их час, и стали превращать Хорватию в "Civitas Dei", а на самом деле в царство великого инквизитора, в папскую вотчину, в которой нет места православным... Клирофашисты, объединившись с организациями усташей и крижаров и руководимые католическими митрополитами Загребским Степинацем и Сараевским Шаричем, приступили к самому варварскому искоренению православных сербов. Около полумиллиона их было невероятно жестоким образом перебито, до 300 тысяч было насилиями и угрозами обращено в католичество, сотни тысяч ограблены и изгнаны в Сербию, а оставшиеся должны были носить на руке голубую ленту с буквой "П", то есть "Православный", или делать на окнах своих жилищ надпись: "Грековосточный" – и быть на положении бесправных рабов, которых всякий мог безнаказанно убить или ограбить. С особенной яростью обрушились клирофашисты на православные храмы и православное духовенство. Для разрушения православных храмов было организовано специальное учреждение: "Уред за рушенье православных цркава". Почти все православные храмы были разрушены или сожжены, или обращены в католические. Например, на территории униатской Крижевацкой епархии все православные храмы и часовни были обращены в католические. Оставшиеся на территории Хорватии православные епископы и сотни священников были или убиты, или изгнаны в Сербию..."
Всем в Европе известна история жёлтых шестиконечных звёзд, которыми гитлеровцы помечали евреев. Такую звезду в знак солидарности с жертвами когда-то, по преданию, надел на себя король Дании.
Но мало кто знает, что означает голубая лента с буквой "П", надетая на рукав. Потому что диспетчерам либерального миропорядка крайне нежелательно, чтобы об этом знали.
Сегодня Украина без посторонней помощи, конечно, не сможет "проглотить" сразу столько русских территорий. Но может отъедать постепенно, по частям. Ведь претензии на Кубань и Курскую область – это последовательная позиция украинских элит.
Вот текст заседания Политбюро СССР от 9 июля 1987 года. М. С. Горбачёв, отвечая на вопрос В. М. Чебрикова, говорит: "То есть ты считаешь, что Крым должен опять стать частью РСФСР, как по декрету Ленина? А ведь помнишь, Подгорный требовал, чтобы Краснодар и Кубань отдали Украине? Потому что казаки – это, по его мнению, украинцы. Наверное, с исторической и политической точки зрения было бы правильно вернуть Крым в Россию. Но Украина встанет горой... Передача Украине Крыма, конечно, произвол. Но как теперь давать обратный ход?" Это архив Горбачёв-Фонда (Фонд № 2, опись № 3, запись А. С. Черняева).
Борьба за возвращение Крыма стала возможной весной 2014-го – после ультраправого переворота в Киеве. Стало ясно, что другого пути нет. Или риск ради национальной свободы, или – духовное рабство.
Вот как рассказывает о крымском начале "русской весны" Юрий Норштейн, известный мультипликатор. Он вспоминает о Крымской речи Владимира Путина: "В тот момент он пребывал не просто в согласии с собой, он был озарён. Это тот редкий случай, когда произошло единство партии и народа. Сразу оговорюсь, что я абсолютно и категорически за то, чтобы Крым вернулся в состав России, хотя бы потому, что Крым был передан нетрезвым Хрущёвым без соблюдения элементарных юридических норм, и наутро крымчане проснулись украинцами. И никто тогда особо не проявлял заботы по поводу законности, потому что была одна страна.
У меня в Крыму всю жизнь живут две сестры: одна – в Севастополе, другая – в Симферополе. Наш двоюродный брат из Симферополя четырежды был в Чернобыле. Их родители работали в колхозе, недалеко от Джанкоя, мой дед туда переехал работать в 1926 году, мои родители и дядья там жили и работали. То есть про Крым я не понаслышке знаю. Уж не говорю про историю Крыма – это отдельная сторона, в которую почему-то многие не хотят вникать.
Когда началась стрельба на Майдане, я первым делом позвонил сёстрам и сказал: если будет невмоготу, сразу приезжайте в Москву, я вас прокормлю. И мои предчувствия были верными. Всё стало ясно, когда в Одессе сожгли более сорока людей, и на Украине по этому поводу многие искренне радовались. По-моему, надо быть тяжелобольными людьми, чтобы зубоскалить по поводу заживо сожжённых людей... Из таких радующихся можно было бы смело сформировать легион СС или дивизию для немецких концлагерей. Это было совершенно омерзительное отношение Порошенко и прочей политической публики. А ведь к ним когда-нибудь придёт прозрение, когда на них обрушится что-то похожее. Поскольку Крым – стратегическое место, подозреваю, что там могло совершиться нечто подобное Одессе... По счастью, не случилось. И все дальнейшие события разворачивались на совершенно законных основаниях, хотя многие не хотят этого видеть. Когда я позвонил сёстрам после голосования, они сказали: Юрка, да народ просто бежал на участки – выстроились гигантские очереди желающих проголосовать. И как после этого можно делать выводы, что "Крым оттяпали", на ничтожном проценте голосовавших против?"7
Да, Крым удалось отстоять и вернуть. Но на остальной территории бывшей Новороссии продолжается выжигание русской идентичности. И это, увы, не конец, а только начало.
Известный журналист Дмитрий Бабич вполне справедливо обобщил опыт Майдана как союза нацистов и либеральной интеллигенции. "Это кажется оксюмороном, но это так: современных украинских нацистов привели к власти западные и отечественные либералы, а также сошедшая с ума часть интеллигенции Украины и России. Не верите? Давайте возьмём элитное учебное заведение – основанную ещё в XVII веке Киево-Могилянскую академию. Или, как она теперь называется официально, Национальный университет "Киево-Могилянская академия" (НаУКМА). Что общего с нацизмом может быть у вуза, который гордится своей набожностью, занимает четвёртое место в рейтинге высших учебных заведений Украины и буквально помешан на признании своих дипломов в ЕС? А вот что. Сергей Квит, до недавнего времени возглавлявший НаУКМА, а ныне заделавшийся министром образования и науки Украины (заменив затравленного "могилянцами" Дмитрия Табачника), так вот этот самый Сергей Квит – сотник входящей в состав "Правого сектора" организации "Тризуб Степана Бандеры""8.
А вот данные с противоположной стороны фронта, подтверждающие выводы московского журналиста. О службе Сергея Квита в запрещённой в России организации "Правый сектор" рассказывает её лидер, Дмитрий Ярош, в интервью опекаемой западными либеральными фондами "Украинской правде". "Вообще украинский национализм и банде-ровцы – это не плебеи с садистическими наклонностями, это интеллектуалы, люди, которые пишут, которые выдаются, которые ведут работу не только в силовом поле. "Тризуб" – организация, которая производит определённые идеи... Среди известных представителей " Тризуба" – президент Киево-Могилянской академии Сергей Квит, мой хороший друг и собрат. В своё время он был сотником в нашей организации. Или Пётр Иванишин – доктор филологических наук, завкафедрой в Дрого-бычском педуниверситете, тоже сотник"9.
Любой, кто привык считать людей равными, понимает, что право на национальное самоопределение дано всем в равной мере, а не только украинцам. Тот, кто не согласен с этим, фактически делит людей на категории. К чему это ведёт, легко понять, пообщавшись с украинскими политэмигрантами. Особенно с людьми, выжившими после массовой резни и поджога в одесском Доме профсоюзов, которым повезло выпрыгнуть из окон и которые не были добиты арматурой. Таких преследовали не только на территории Украины, но и на территории России, а ведь это были семьи с детьми10.
Между тем ещё в 2014 году Мониторинговая миссия Управления Верховного комиссара ООН по правам человека (УВКПЧ) обнародовала доклад о нарушениях прав человека на Украине за период с 7 мая по 7 июня 2014 года. Доклад объёмом в 58 страниц констатирует, что нарушения прав человека на востоке страны включают в себя похищения, задержания, пытки и убийства. Чаще всего эти действия совершают военные. Нередко жертвами произвола силовиков становились журналисты, которые работали на востоке Украины.
Явное возвращение открытых форм нацизма в политику Запада произошло в 2014 году. Формально эпицентр этого процесса находился на территории Украины и захватил ряд стран Восточной и Западной Европы, а также США. США и большая часть Европы легализовали фашизм, который был более или менее табуирован с 1945 года. Это было сделано практически официально, когда против принятия резолюции ООН о недопустимости героизации нацизма в 2014 году проголосовали США и Канада. Европейцы воздержались. Это голосование – демонстрация, знак переоценки ценностей. Жест, означающий, что отныне политика избавляется от "комплексов".
Пример Украины лишний раз подчёркивает простую закономерность. Если рассматривать либеральный дискурс в целом, а не выделять из него правозащитную тематику, будет видно, что нацизм и иные формы расизма есть просто радикальная форма либеральной идеологии. Поэтому один из вероятных сценариев трансформации либеральной системы в условиях кризиса – это государство фашистского типа с расистской идеологией. Этот сценарий изменений мы и наблюдаем в действии в последнее время.
Механизм архаизации и радикализации либерализма следующий. Как известно, экономически и идеологически либерализм претендует на всемирность и универсальность, поскольку либеральный проект есть проект "глобального мира". В сущности, этот экспансионизм неизбежен, он вытекает из самой природы капитала, для которого перестать расширяться означает умереть. Но экспансионистские цели требуют хотя бы внешней легитимации. С одной стороны, целям такой легитимации служит либеральная универсальная юрисдикция с концепцией естественного права в своей основе. Но на позднем этапе она не срабатывает. Помимо и вместо неё требуется прямая сакрализация власть-экономики, построенной на военной экспансии, культурной гегемонии, информационном и правовом неравенстве, бесконечном расширении долговых обязательств, накачке спроса и т. п.
В ходе прямой сакрализации системы возникают разные формы квазирелигиозности, квазирелигиозного сознания. Яркий пример – неолиберальная геополитическая доктрина. Эта доктрина, основанная на колониалистской (в своей основе гностической) идее цивилизацион-ного превосходства, выступает в виде хантингтоновской идеи "войны цивилизаций". Теперь она допускает неприкрытое насилие.
Потребность в легитимации насилия ведёт к конструированию вспомогательной доктрины абсолютного зла, которая избавляет её носителя от лишних моральных рефлексий. Отсюда такие понятия, как "ось зла", "империя зла" и т. п. А с другой стороны – парадоксальные, характерные именно для мифорелигиозного мышления формулировки: "гуманитарные бомбардировки", "принуждение к миру". Если нет готового противника (например, советского режима или исламского радикализма), его приходится конструировать с помощью идей биологического и культурного неравенства. Такое конструирование мы наблюдаем на Украине и в ряде других стран Восточной Европы – в диапазоне от "неграждан" до "недолюдей" и "генетического мусора" в устах некоторых официальных лиц. Именно поэтому украинским фашистам позволили взять власть, войти в Раду и навязать свой курс государству. Война с населением Донбасса – часть их программы. Со своей стороны, европейские и американские официальные лица полностью одобряют геноцид и благодарят украинские власти за "умеренное применение насилия", как выразилась официальный спикер Госдепа Джен Псаки.
Разговоры о толерантности на этом фоне выглядят глумлением. Обыватель понимает, что подлинная толерантность может существовать только у него дома, в его стране при условии её суверенитета.
Историческая сцепка, соединившая в сознании масс два явления – либерализм и фашизм, – уже произошла. И через полвека люди будут знать, кто заказал и кто осуществил геноцид русских на Украине. Если носитель либерального сознания последователен и честен, он признает этот факт. Как правило, такое признание даётся тяжело. Утрата сакрального переживается очень болезненно. 25–30 лет назад аналогичный процесс можно было наблюдать на примере советских коммунистов, рядовых членов КПСС.
По всей видимости, радикализация либерализма и переход к либерал-нацизму – это признак близкого слома или демонтажа нынешней системы мира. Есть два пути выхода из данной ситуации – назад и вперёд, отказ от существующей модели или её спасение любой ценой. Вопрос в том, куда эта ситуация толкнёт обывателя, влево или вправо, к отказу от либеральной системы ценностей или к принятию в дополнение к ней откровенно фашистских взглядов.
Анализ морально-этических оснований либерализма и нацизма обнаруживает их сходство. Во-первых, классическую либеральную теорию и её неклассический, нацистский вариант объединяет общий моральный императив. А именно закон тотальной конкуренции, или принцип естественного отбора, перенесённый из животного мира в человеческое общество. В эпоху социализма эту доктрину принято было называть "социал-дарвинистской", и надо признать, что это довольно точное определение.
Второй общий признак, объединяющий классический колониальный либерализм с национал-расизмом гитлеровского образца, – это модель расколотого, разделённого мира. Или, если сказать резче, – "градация человеческого материала". Один из современных левых авторов, Михаил Магид, перефразируя положения знаменитого представителя левого движения ХХ века профессора Падуанского университета Антонио Негри, пишет: "Колониальная идентичность действовала посредством логики исключения... Белое, цивилизованное, организованное, продуктивное, разумное здесь противопоставлялось цветному, природному, хаотичному, неэффективному, чувственному, дикому. Как отмечал алжирский исследователь колониализма Франц Фанон, "колониальный мир – это мир, расколотый надвое". Колонизированные исключены из европейского пространства не только территориально, не только на уровне прав и свобод, но и на основе мышления, ценностей, жизненных целей. Они представлены в мышлении колонизатора в образе "других", отброшены за границы цивилизации. Конструирование идентичности строится по принципу "мы – они" и основано на существовании жёсткой границы"11.
Это и есть основание расистского мировоззрения, по отношению к которому социальный и экономический либерализм является внешней, но необходимой легитимирующей надстройкой.
Теперь откроем книгу Пьера Андре Тагиеффа "Цвет и кровь. Французские теории расизма"12. Она представляет собой каталог разновидностей расистской идеологии на примере Франции. Мы обнаружим в ней перечень концепций "расистского мироустройства" во Франции XIX–XX веков, в том числе "этнорасовый национализм", евгенический расизм "социалистической" направленности, а ещё – "эволюционный расизм и социал-дарвинизм". Последняя из названных разновидностей расизма, как легко убедиться, один в один совпадает с современной неолиберальной доктриной. Исследование П. А. Тагиеффа среди прочего ценно и тем, что оно не даёт повода замкнуть понятие "расизм ХХ века" в национальных границах, то есть представить его как в первую очередь германское или "пангерманское" явление. Кстати, такая точка зрения сама по себе носила бы расистский характер. В сущности, расистское звучание имела и классическая концепция Х. Арендт, которая в своих "Истоках тоталитаризма" выдвигала "панславистскую" теорию коммунизма.
Ещё более интересным источником, помогающим в анализе общеевропейских корней расизма и либерализма, может служить уже упоминавшаяся книга М. Саркисянца "Английские корни немецкого фа-шизма"13. Несмотря на название этого издания, материалы, собранные автором, в целом позволяют говорить о расизме как о синтетическом явлении общеевропейской рациональной культуры. Но всё же британские примеры в ней преобладают. Интересны наблюдения за взглядами британской элиты в период между мировыми войнами. "Даже после окончания Первой мировой войны Британия всё ещё могла позволить себе смотреть на мир через призму своего особого имперского статуса... расового превосходства и высокого национального самомнения... Давая чёткие определения характерных признаков британской "расы", создатели книг для юношества решительно отграничивали англичан от представителей других рас"14.
Что ж, пожалуй, у автора хорошо известной антиутопии Джорджа Оруэлла были все основания заявить однажды: "Вероятно, Англия – единственная в мире великая страна, в которой интеллектуалы стыдятся собственной национальной принадлежности... В левых... кругах полагают, что в принадлежности к английской нации есть нечто постыдное..."15
Книга М. Саркисянца, помимо богатства материала, отличается точностью выводов. Одна из несомненных удач автора состоит в том, что он отыскал в либеральной теории именно тот смысловой слой, который является переходной зоной между этническим и социальным расизмом. Так, ещё в 1850 году, пишет Саркисянц, "эдинбургский профессор анатомии Роберт Нокс... стал приписывать ирландцам целый ряд качеств, несовместимых с чертами среднего класса", то есть определил ирландцев (шире – кельтов) как экономически несостоятельную расу. По мнению Нокса, "источник всех бед Ирландии кроется в расе, кельтской расе Ирландии... Следует силой изгнать эту расу с земель... они должны уйти. Этого требует безопасность Англии"16.
Таких примеров у Саркисянца более чем достаточно, и не только у него.
Сползание современного неолиберализма к открытым формам неонацизма можно считать свершившимся фактом. Глобальные элиты проводят этот курс руками то исламских фундаменталистов, то марионеточного киевского правительства, но результаты и характер такой политики не зависят от наличия и количества посредников.
Ультраправый, фашистский крен в мировой политике замечают многие, и прежде всего представители левой части политического спектра. Только либеральная интеллигенция, представляющая собой в России довольно сплочённую, хотя и сравнительно небольшую группу влияния, с удивительной настойчивостью отрицает очевидное. Оторванные ноги донецких детей представители этой субкультуры продолжают списывать на усилия "пропагандистской машины российского режима", а использование кассетных и фосфорных бомб и определение жителей Донецка и Луганска как "недолюдей" (выражение Арсения Яценюка) и насекомых ("колорадов") предпочитают считать "сдержанным поведением".
В лице российских защитников геноцида киевской власти мы имеем представителей особого мировоззрения. Его можно назвать политической эсхатологией. В пределе это мировоззрение исходит из существования некоего абсолютного зла, против которого все средства хороши. Абсолютное зло, с точки зрения носителя такой идеологии, – это, например, "пророссийский сепаратизм", "путинский режим", а то и просто русские как национальная группа. Причём принадлежность к "абсолютному злу" – неверифицируемая категория. Она определяется не по конкретным поступкам (кто бомбит мирных жителей?), а чисто метафизически: зло – потому что зло, потому что "вне истории".
Иногда представители этого эсхатологического "вероучения" говорят, что поддержкой донецко-луганского сепаратизма российские власти как бы предопределили дальнейшее развитие событий и дали Киеву индульгенцию на применение любых методов войны. Но те же самые люди отказываются признать, что на Майдане использование боевиков и никем не скрываемый американский след точно так же предопределили и появление жертв в ходе январских событий.
Системный взгляд на события отвергается вместе с моральными критериями. Утрата морально-нравственных ориентиров, вполне вероятно, незаметна для носителей неолиберальной идеологии. Но каждому, кто подходит к проблеме аналитически, понятно, что упорное нежелание представителей компрадорской прослойки называть кошку кошкой – не дань пресловутой политкорректности, а то, что в рамках западной политологии принято называть "борьбой дискурсов" (термин Дж. Холла). Любой дискурс охраняет свои границы. Поэтому, приняв тот или иной дискурсивный формат, его носителю очень трудно выйти за установленные рамки. В случае такой попытки наступает когнитивный диссонанс, мировоззренческий кризис, чего носитель дискурса инстинктивно избегает, как болезненного, проблемного, "непродуктивного" состояния.
Это одна из причин, по которой среднестатистический представитель компрадорской части гуманитарной прослойки использует то, что философы называли "хитростью разума". Он придумывает десятки лазеек, позволяющих обойти очевидный разрыв между теорией и фактами. Например, писатель М. Кантор, когда-то придерживавшийся левых взглядов, в оценке украинских событий прибегает к ультраправой политической оптике. В статье "Скифы в банке" он утверждает: "Те, кто порицал украинских бандеровцев и требовал введения войск для спасения русского населения, отнюдь не были интернационалистами". Строго говоря, неясно, почему спасение русского населения должно исключать чувство национальной общности. Консолидация русской диаспоры на Украине происходит отнюдь не за счёт подавления или нарушения прав украинского большинства. Это не та ситуация, когда выбор "своего", национально близкого, осуществляется во вред "чужому". Да и гибнущим под бомбами горожанам не так уж важно, каковы мотивы их спасения, не говоря уже о том, что среди них есть и этнические украинцы. Тем не менее автор "Скифов" не замечает откровенно неонацистских установок украинской власти и корит неравнодушных людей в России за недостаток интернационализма. Условный нарушитель паспортного режима виновнее серийного убийцы? Типичный пример, когда полнота дискурса важнее морали. В данном случае – полнота "левого" дискурса, если понимать его так, как понимает автор: "Те, кто считает себя "левыми"... исповедует имперскую доктрину... невозможно одновременно бороться против фашизма и за империю".
В самом ли деле всякой империи противопоказан антифашизм? А как быть, например, с Францией, считающейся одной из стран – победительниц фашизма? Антифашизм французского Сопротивления не помешал Франции оставаться колониальной державой вплоть до середины 1950-х, огнём и мечом удерживая многострадальный Индокитай. Неужели французский антифашизм по этой причине был некондиционным, не той "марки"? А СССР? По логике автора "Скифов", Советский Союз не имел права сопротивляться нацисткой германской империи, поскольку... сам был империей. Странная логика.
Разгадка, по мнению Кантора, в том, что "фашизм – это и есть имперская национальная идея". Хотя, как известно, фашизм – это прежде всего расовая теория или другая доктрина исключительности, а не национальные приоритеты в политике. Если бы империи совсем не имели таких приоритетов, они бы не просуществовали и года. Но национальные интересы и нацизм – не одно и то же. Великая Отечественная была с обеих сторон имперской войной, но только с одной, немецкой стороны она была расовой, этнической войной. Сталин защищал свою империю, но советские люди также защищали свои семьи и русскую землю. Так уж совпало. А вот планов и намерений проводить геноцид "неполноценных арийцев" точно не было ни у советских солдат, ни у тирана Сталина.
Что касается Новороссии, то здесь Украина, подобно Германии 1940-х, демонстрирует наряду с нацизмом классические имперские комплексы. Вспомним, каковы истоки и логика конфликта. СССР, не имея национальных притязаний, в своё время "отпустил" советские республики, включая Украину. Если угодно, унял свою имперскую гордыню. А вот Украина сегодня не отпускает этнических русских. Русские, живущие в Новороссии, не хотят русифицировать украинцев, а украинцы, напротив, стремятся украинизировать русских. Так у какой же стороны имперская политика сочетается с радикальным национал-расизмом?
Вот пример: простые солдаты из Вооружённых сил Украины пытаются объяснить, зачем они пришли на Восток убивать людей. "На Луганщине у нас случился настоящий переворот. Мы увидели, что девяносто девять и девять десятых местного населения за присоединение к России. И задали вопрос: а что или кого мы приехали сюда защищать? Нашли единственное объяснение: просто мы должны отстаивать целостность Украины... Все эти месяцы мы воспринимали их как своих соотечественников, хотя они отличаются от нас капитально. У нас каждый старается построить хороший дом, чтобы лучше, чем у соседа, а у них можно "Вия" без декораций снимать. Они там умирают, а их даже никто не хоронит... Батя сказал – едь, сына, поясни, як у нас на заходi живуть и як жить треба... Там общаться на украинском было для меня делом принципа. Мы принесли на восток росток запада". – "А на запад вы принесли росток востока?" – спрашивает корреспондент. "Неа... Там люди живут бестолково и одним днём"17.
Комментарии здесь излишни. На самом деле требование русских к государству Украина представляют собой классическую ситуацию библейского Исхода: "Отпусти мой народ". Но герой упомянутой статьи упорно не желает её замечать. Так "полнота теории", "непротиворечивость дискурса" оказываются важнее историзма и здравого смысла. К сожалению, подобная логика довольно типична для западной официальной политики.
Подобные аберрации политического сознания связаны с тем, что понятие "фашизм" в последнее время утратило семантическую чёткость. Произошло это отнюдь не случайно. К такому итогу привёл пересмотр всех содержательных основ политики ХХ века, начавшийся ещё в 1950-е и продолжавшийся после исчезновения СССР с политической карты. Этот пересмотр происходит и сегодня. К сожалению, на официальном уровне этот процесс пока что склонны сужать до чисто военной проблематики и называть "пересмотром итогов войны". Это правда, но далеко не вся. Тем не менее российское общество постепенно начинает понимать, к каким последствиям может привести утрата моральных ориентиров и чётких критериев в политике.
2017 год
