Одна из проблем России заключается в том, что понятие "традиция" в нашей стране серьёзно искажено как противниками, так и сторонниками традиционализма. В дискуссиях между ними наблюдается бесконечная борьба исторических фетишей и фобий. Сами дискуссии нередко выглядят как состязание в навешивании ярлыков. Масло в огонь подливают отдельные исследователи, охотно использующие науку в идеологических и публицистических целях. Они склонны произвольно применять в мировоззренческих и политических дискуссиях термины, взятые из концептосферы "традиции" и смешивать их с лексикой самого разного рода.
С одной стороны, в использовании этих слов присутствует неуместная оценочность. С другой стороны, нередко в одном смысловом ряду оказываются такие понятия, как, например, "патриархальность" и "традиция", что, прямо скажем, не одно и то же, или методологически сомнительное разделение обществ на "открытые" и "закрытые", или попросту эмоциональные определения вроде "цивилизованный мир". Эта ситуация вокруг понятия "традиция" напоминает некогда имевшее место некорректное использование понятия "средневековый" в значении "отсталый" и негативный миф о Средневековье как "темных веках" (dark ages), разрушенный усилиями независимых историков – в частности, представителей французской "школы Анналов". А ведь в своё время этот груз предубеждений создал немало проблем для развития медиевистики.
Так же сегодня обстоит дело и с традициологией. Использование применительно к механизмам социокультурного опыта оценочной лексики, взятой вне научного контекста, некорректно в принципе. К тому же этот словарь устарел даже как явление публицистическое: он выполнил свою роль в ходе идеологических баталий ХХ века и давно не актуален.
Совсем другие понятия и категории будут применяться для описания общества в постсекулярную эпоху. Этот факт вполне осознаётся на Западе, но российское "креативное сословие" провозглашает в собственной стране моду на идейный секонд-хенд.
Судьба традициологии в России оставляет желать лучшего. Пока что представление о традиции и традиционности во многом продолжает пребывать в плену политической конъюнктуры. Разумеется, во многом это связано с особенностями гуманитарной сферы современной России как государства мировой периферии, или полупериферии. Но не только. Некорректное употребление слова "традиция" объясняется и чисто языковыми казусами, которые хорошо прослеживаются в рамках англо-русских транскрипций.
Рассмотрим понятие "традиция" в англоязычном контексте. Там, в отличие от русского контекста, концепт традиции распадается на два понятия: traditional и conventional.
Traditional обозначает принадлежность к историческому механизму передачи коллективного опыта. Русская община, символизм британской монархии, германская мечта об объединении Европы – всё это ряд конкретных трансисторических явлений, которые могут быть объединены в рамках традиции. Когда-то все указанные явления были предметом договора, но сегодня воспринимаются как безусловные.
Conventional обозначает явления, вошедшие в коллективную память именно как результат каких-то соглашений. Это ситуация в большей степени конвенциональная, договорная, нежели смыслообразующая и принадлежащая сфере социальных и культурных архетипов. Такие явления могут перемещаться из сферы "конвенционального" в сферу "традиционного" в течение больших исторических сроков. Учитывая, что культурная и социальная системы в значительной степени структурированы как язык (аналогичны знаковой системе языка), можно уподобить механизм традиции некоторым лингвистическим моделям. В особенности она напоминает модель порождающей грамматики лингвиста Наума Хомского, объединяющую два структурных уровня – deep structure и software structure [16; 21]. Правда, в случае с традицией отношения между верхним и нижним уровнями содержания более динамичны и равноправны.
В рамках Традиции собственно "традиция" и "конвенция" способны активно влиять друг на друга. Причём в сегодняшнем обществе – обществе транзитивного периода, периода смены либеральной идеологической парадигмы – существеннее и актуальнее именно процесс обратной связи. То есть актуализация традиционных исторических смыслов, традиционной семантики в рамках актуальных общественных конвенций и частных отношений между членами общества. В современном контексте диалектика "традиционного" и "конвенционального", также как диалектика традиции и модернизации, требует дополнительного исследования в рамках общественных наук.
Сегодня очень важно изучить особенности употребления слова "традиция" в публичной сфере и по возможности реконструировать его подлинный смысл. Научное сообщество нуждается в создании нескольких конкурирующих программ в рамках "исслледований традиции" (tradition researching). Необходимо создание нескольких научных групп, которые могли бы развивать это направление исследований независимо друг от друга. Очевидно, что этот вопрос имеет важное национальное и государственное значение. Возможные темы исследований: "Традиция как механизм передачи социального опыта", "Традиция как источник социальных конвенций".
Сам феномен традиции должен быть и будет в ближайшее время введён в проблемное поле общественных наук в качестве полноправного предмета исследования. Проблема изучения механизмов традиции, её генезиса и общественных функций в новом постсекулярном обществе будет иметь такое же важное значение, как проблемы выбора идентичностей или гендерная проблематика в эпоху позднего либерализма. Вопрос о значимых ценностях и социальной этике будет столь же важен, как сейчас – в условиях разделённого общества – важен вопрос о малых группах и "значимом Другом". На место поиска социальных различий придёт поиск объединяющих, системообразующих социальных факторов.
Устойчивость и общественная значимость понятий, определяющих судьбу нации, её историческую миссию, позволяет говорить о трансисторизме как явлении непрерывности традиции, об исторических лейтмотивах национального развития.
Вполне продуктивно на сегодняшний день определение традиции, которое дают С. А. Мадюкова и Ю. В. Попков: "В современных локальных сообществах неотрадиционализм характеризует ситуацию использования традиции для обоснования социальным субъектом выбираемого будущего поведения через референцию к авторитету прошлого" [12, с. 5].
Сегодня необходимо по-новому обозначить границы понятия "традиция" в условиях новой общественной модели. Но приверженцы "патриархальности", как и их оппоненты-модернизаторы, могут быть спокойны. Речь идёт не о возвращении к обычаям и институтам прошлого, не об исторически конкретной "самодержавной традиции", будь то реставрация монархии или проект "СССР-2". Речь идёт о куда более тонком и сложном процессе – о перезагрузке механизмов преемственности в культуре и обществе. Такая перезагрузка использует традицию в качестве точки опоры нового движения из прошлого в будущее, для корректировки исторического курса. Это не та или другая традиция, а новый тип общественного знания и общественной коммуникации, подчинённых принципам функционирования традиции.
Традиция, преемственность – то, в чём нуждается общественное большинство. Причём главная цель – поиск точки сборки традиции и её самовоспроизводство, а не собирание тех или иных образцов исторического антиквариата.
При этом мы, конечно, считаем своим долгом указать на те моменты в истории России, когда традиция прерывалась. Эти точки на временной шкале необходимо обозначить. Например, нельзя умолчать об опричнине Ивана Грозного, от которой он сам же впоследствии с ужасом отказался. Благое намерение – справедливое распределение земли между боярами – проводилось негодными средствами, руками людей без морали. Одна несправедливость породила другую. В итоге "опричнина" как социальный феномен (речь не только об исторически локальном явлении) стала постоянным явлением русской жизни. Чекистские чистки, нефтяная рента, правовой и экономический беспредел – в широком смысле всё та же опричнина.
Ещё более серьёзный и, пожалуй, ключевой для России момент срыва – это церковная "реформа" XVII века. Церковный Раскол был инициирован сверху светской властью и рассёк тело Церкви. Народная теократия и народная Церковь стали невозможны. А вне этого условия невозможно и нормальное формирование христианской нации.
После так называемого церковного Раскола мы в конечном счёте получили синодальную "государственную" церковь. Это замедлило формирование народной религиозности, на основании которой только и складывается нация (более короткий и дешёвый путь – этнонационализм, но он не совместим с российской христианской традицией). В итоге Раскол XVII века в известном смысле предопределил события 1917 года. Ни церковь, ни крестьянская масса, ни дворянская элита не смогли противостоять катастрофе, которая отбросила Россию далеко назад, подорвала её духовные и социальные корни. 1917 год – кардинальный слом всей общественной парадигмы России. Очевидное продолжение этого слома (то есть ещё один разрыв, в принципе невосполнимый) – это уничтожение крестьянства, а с ним и русского общинного сознания. Предвидя некоторые вопросы, оговорюсь: судьба других "старорежимных" сословий тоже может и должна быть предметом разговора, но не в этой статье.
Ситуация 1991-1993 годов вряд ли требует специальной характеристики: эти события ещё свежи в нашей памяти, и очевидно, что это ещё один разрыв.
Таковы главные события, предопределившие печальный российский феномен, суть которого в том, что разрыв с традицией сам стал традицией. В действительности таких событий намного больше.
Но мы должны вернуться к главной теме разговора и вопросу "Кто виноват?" предпочесть вопрос "Что делать?".
Иногда приходится слышать: "Каждый выбирает традицию, как считает нужным", "Не фальсификация ли всякий разговор о традиции?" Это неверно. Фундамент традиции состоит из того, что обладает безусловной ценностью для большинства. В России "безусловные" ценности более или менее очевидны. Это победа над фашизмом, православная самоидентификация и принципы справедливого общества. Тем, кто склонен брать во внимание не степень поддержки тех или иных идей в обществе, а элитарный "разброс мнений" и элитарный же "консенсус", есть о чём задуматься.
Традиция, преемственность – это то, в чём сейчас нуждается национальное большинство. Задача заключается не в том, чтобы вытащить из прошлого те или иные институты в ущерб другим, а в том, чтобы заставить нынешний социум развиваться в соответствии с традиционным принципом накопления коллективного опыта. Это происходит не на основании исторического отрицания и исторических разрывов, как неоднократно случалось в истории России – истории расколов и верхушечных общественных переворотов. Исторически конкретные формы традиции служат здесь не фетишем, но ориентиром. Они должны не разделять, а объединять людей.
Характерный пример. Когда Донецкая и Луганская народные республики сражались за свою независимость, среди их сторонников наметилось интересное стилистическое расхождение. Оно никак не влияло на решимость поддерживать ДНР и ЛНР. Но при этом часть сочувствующих сравнивала ДНР и ЛНР с "Молодой республикой Советов", зажатой кольцом фронтов, другая же воспринимала происходящее по аналогии с Белым Доном, Добровольческой армией, Ледяным походом. О чём говорит этот парадокс? О том, что перед лицом настоящих, а не вымышленных исторических испытаний национально мыслящие русские интеллектуалы оказались едины. Обе стороны выступили против украинского либерал-нацизма, против наследников Петлюры, Бандеры, Шухевича и Гитлера. Через сто лет после трагических событий гражданской войны в России русское историческое сознание оказалось единым, а разница между "красной" и "белой" идеями осталась уделом академических штудий. Это важный шаг на пути к преодолению самого глубокого разрыва традиции в русской истории. Это пример того, как глубочайший исторический разрыв может быть преодолён.
Исходя из сказанного, можно поставить вопрос шире: как реконструировать традицию, нащупать её "точку сборки"? Для начала необходимо научиться слушать друг друга. Серьёзный анализ состояния традиции в России дают авторы социально-политического сборника "Перелом". Они, в частности, уверены: консенсус на основе традиции "отражает собирательную точку зрения российского большинства, не раскалывая его на левых и правых. Она отвечает сегодняшней политической ситуации" [17, с. V]. Другое положение, проходящее сквозь тексты всех авторов, состоит в следующем: традиция – не какие-то формы прошлого, заранее и априори получившие "сертификат исторического соответствия". Традиция – это то, о чём договариваются. Если надо, договариваются повторно. В этом и состоит суть национального консенсуса.
Политолог Елена Жосул в своей статье о "Переломе" констатирует необходимость "договариваться во имя общих целей и святынь, которые важнее, чем изысканные особенности собственной идеологической концепции, столь дорогой сердцу" [27].
Конечно, активной части российского общества ещё только предстоит научиться слушать друг друга. Ведь рамки традиции нельзя определить назначающим жестом. Но и позиция исторического нигилизма ("Я не знаю, что такое традиция", "В России нет традиции") как результат массовой дезориентации в советскую и постсоветскую эпохи не может считаться конструктивной.
Задача не в том, чтобы настоять на готовом понимании традиции, а в том, чтобы поддерживать процесс её обсуждения. Процесс работы коллективной памяти чрезвычайно важен для традиции. Он заставляет традицию самовоспроизводиться. Разумеется, он должен происходить не только в виде конференций и круглых столов (эффект от таких официальных мероприятий редко выходит за пределы академического обсуждения), но в первую очередь в повседневной жизни. Генезис традиции должен стать делом каждого человека, осознающего принадлежность к русской культуре, предметом гражданской активности.
2014 год
