Русская идея социального государства по воле истории оказалась в более выгодном положении, чем в Западной Европе. Прежде всего потому, что общественно-экономический уклад России соответствовал, если пользоваться терминологией Иммануила Валлерстайна, модели мир-империи (с опорой на аграрный либо промышленный фактор), а не модели мир-экономики с её опорой на биржевой спекулятивный капитал. Наряду с Россией к модели мир-империи тяготела и Германия, что и определяло комплементарность двух стран в рамках геоэкономики. Отсюда и курс Антанты, а затем атлантистского альянса на сталкивание интересов России и Германии с помощью политических инструментов, но вопреки геоэкономической логике. Эти усилия прилагались для фрагментации и разрушения пространства мир-империи, которое могло сложиться в Европе и стать противовесом атлантистской мир-экономике. Продолжением этих усилий является и курс на отрыв Украины от России, и попытки торпедирования проекта Евразийского союза.
В течение нескольких веков Россия копила уникальный опыт коммунитарных отношений и социальной демократии, связанный с феноменом крестьянской общины, земского самоуправления и артелями. При этом, например, хозяйственная община "освящалась" близостью и влиянием общины церковной. Так в аграрной России сложилась социальная модель, основанная на справедливости и солидарности. Несмотря на исторические катаклизмы, она сохранилась в исторической памяти нации, выйдя далеко за пределы крестьянского сословия и церковного мира.
Именно поэтому понятия "соборность", "община", "коллективное спасение" нельзя сужать до границ крестьянского вопроса и церковной проблематики. Они оказывали влияние на всю русскую жизнь. Сближение консервативно-религиозного и социального, "эгалитарного" элементов в русском обществе было неизбежным. Если бы не борьба с общиной в ходе "аграрной реформы" в начале ХХ века и не события 1917 года, этот процесс мог бы привести к формированию русского христианского гражданского общества.
Предтеча современной социологии Макс Вебер в своей книге "Протестантская этика и дух капитализма" (1905) утверждал, что любая религия связана с общественными устроениями, а не только с проблемой спасения души.
Исходя из этого можно определить социально-этическое ядро русской традиции. Если придерживаться при этом веберовской формулы, получится следующее определение: "православная этика и дух солидаризма". Это и есть специфический русский этос, характер. Он является неотъемлемым элементом европейской идентичности.
Помимо феномена общины русская социальная этика нашла выражение и в расширении понятия "соборность", то есть в выведении его за узкоцерковные рамки. Община как явление укрепилась на русской почве и вышла за рамки крестьянского самоуправления именно потому, что несла в себе сакральный элемент, связывающий её с общиной церковной через понятие "соборности", а через неё и со всем остальным обществом. Эту связь в своё время чутко уловили славянофилы Аксаков и Хомяков.
Что же это за связующий сакральный элемент? По нашему мнению, он заключается в характерной для русского православия идее коллективного спасения. В упрощённом виде её можно расшифровать как "взаимопомощь в деле спасения души". Хорошо известна истина "спасись сам – и вокруг тебя спасутся тысячи". Как нередко бывает в таких случаях, возникает её обратное прочтение: "спаси многих – и спасёшься сам".
Единство земного и небесного, социальности и сотериологии – весьма характерная русская черта. Именно поэтому русская религиозность включает в себя обострённое чувство земной справедливости и солидарности.
Данная взаимосвязь создаёт образ русской этики как большого целого, некоего "морального холизма", значимого не только для повседневного поведения людей. Этот холизм, может быть, то самое качество русского сознания и русского социума, которое стало фактором складывания церковно-государственной "симфонии".
Перейдём к дню сегодняшнему.
Сегодня актуальным в российской и глобальной повестке дня является поиск новых форм для старой идентичности. Не годится ни разрыв с ней, ни антикварное поклонение отжившим институтам. Например, Европе необходимо возвращение к христианским ценностям, новая христианизация общества. Но это отнюдь не означает возврата к элементам средневековой теократии; светское государство остается светским. Речь идёт именно о ценностях.
Почему? Потому что христианские ценности – это глубинная основа европейской идентичности, отказываясь от которой, Европа перестаёт быть собой.
Перед Европой сегодня стоит задача вернуть себе свою идентичность – это требует долгого и непростого пути духовного "возвращения к себе". Перед Россией эта проблема стоит так же остро, как и перед другими европейцами. Наша задача быть впереди, а не в хвосте этого процесса. Для этого предстоит приложить много усилий.
Ситуация осложняется тем, что влияние компрадорских элит в России наносит удар по её культурной целостности и национальной идентичности, основанной на тех же самых европейских христианских ценностях. Это влияние выражается в резком недовольстве экспертократии и либеральных медиа фактом коллективного неприятия в России диктатуры меньшинств и "трансгуманизма", превращающего биологический статус человека в товар.
В силу этого неприятия, согласно либеральной логике, Россия не является в полной мере частью "западного мира", а значит, не является вполне европейской страной. Вывод, мягко говоря, неочевидный.
На первый взгляд воинствующее неприятие традиции, национальной идентичности выглядит парадоксально со стороны тех, чьё мировоззрение экономикоцентрично и подчинено догматам рыночного фундаментализма. На самом деле это закономерно и предсказуемо. Евгений Белжеларский, один из авторов социал-консервативного сборника "Перелом", пишет: "Самое печальное заключается в том, что либерализм колониального толка претендует не только на материальное, но и на духовное... Для оптимизации капитала надо оптимизировать дух. Именно этим и занимается либеральная идеология в таких странах, как Россия... В России удар воинствующего либерального антитрадиционализма в первую очередь направлен на традиционную религию, а также на память о Великой Отечественной войне, поскольку это два мощнейших фактора национального единства... Смириться с этим глобальные элиты не могут, нельзя допустить, чтобы в "модернизируемой" стране оставались в принципе не модернизируемые институты. Именно поэтому Церкви сегодня выставляют политические ультиматумы и навязывают концепцию секулярной Реформации" (Белжеларский Е. Логика и смысл современного либерализма. Перелом. М., 2013).
России предстоит сломать ряд клише и шаблонов западного восприятия русских исторических институтов. Прежде всего, необходимо планомерно преодолевать психологический барьер западных европейцев по отношению к византийско-православной традиции.
Культурная фобия западноевропейского сознания по отношению к византийству объясняется просто. Это подсознательный страх потери цельности, утраты собственного "Я". Западноевропейцы прекрасно понимают, что византийство – часть европейской идентичности. И если в рамках русско-византийского сегмента Европы исконные христианские ценности сохранятся лучше, чем на Западе, там придётся не просто смириться с существованием "альтернативной Европы", но признать её лидерство в восстановлении христианской идентичности, которая на Западе в последние годы понесла явный ущерб.
В действительности национальное самоопределение и суверенитет на основе базовых христианских ценностей и есть основа подлинного, а не придуманного европеизма.
Но роль РПЦ в деле восстановления общеевропейской христианской традиции будет высока лишь в том случае, если Церковь в самой России сохранит автономию и не будет поглощена либерально-авторитарным глобалистским проектом. Если Церковь освободится от навязываемого ей сегодня либерал-православия и сделает выбор в пользу социал-православия, то она станет мощным социальным интегрирующим центром.
Если России удастся сохранить свою православную идентичность, она тем самым сбережёт и христианскую идентичность для всей Европы. Таким образом, Россия способна "вернуть Европе себя", то есть стать драйвером процесса возвращения "западного мира" к христианским ценностям.
2017 год
