Либеральный капитализм является англо-американской моделью миропорядка, но его мультирасистская идеология выступает как метанарратив (или «привилегированное означающее» – в терминах Ж. Деррида) современной культуры. Её адепты, объявив себя носителями дефиниций «общечеловеческого», претендуют на роль носителей дефиниций всей мировой цивилизации и истории.
Однако религиозное поклонение «титульной» англо-американской культуре начинает ослабевать. Поэтому в самом ближайшем будущем современный либерал-расизм будет предметом уже не только социологического и политико-идеологического, но и культурологического, этнокультурного изучения. В ходе этого изучения придётся учитывать (а не замалчивать, как прежде) очевидный факт: расистские концепции XIX–XX веков, как и современные мультирасизм и неонацизм, имеют британское происхождение.
Ранним и очень важным источником нацистско-расистского ядра модернистских идеологий являются особенности менталитета английских пуритан XVII века. Именно в это время начал складываться британский комплекс исключительности1 (не следует смешивать понятия цивилизационной исключительности и цивилизационной уникальности: уникальны все в равной мере, исключительность же предполагает превосходство). В мировоззренческом отношении эта пуританская идея напоминает описанную ранее кальвинистскую доктрину двойного предопределения. Но на английской почве данный мотив получает собственную аранжировку – включает идею исключительной роли Англии и английского народа в истории церкви2. Продолжением этого направления мысли в 1610–1620-х годах становится трактовка англосаксонских пуритан как «нового избранного народа», а Америки – как новой «земли Обетованной». Таким образом, можно констатировать, что нарастание идей мессианства и религиозного превосходства в коллективном сознании определённой части англичан сопровождалось усилением ветхозаветных мотивов и трактовок.
Новоанглийские историки XVII века (Э. Джонсон, У. Хаббард, К. Мэзер и др.) изображают колонистов как некий новый избранный народ, совершивший по воле Бога свой «исход» из Англии, чтобы оградить истинную религию от посягательства Антихриста.
Интересно, что сама идея «второго избранного народа» не казалась пуританам ни абсурдной, ни пародийной. Но именно наложение мотива новой избранности на привычный христианский идейный комплекс позволяло вывести на британской почве представление об исключительности и особой миссии англичан не в последнюю очередь в самом христианском мире. Эта миссия на первых порах обозначалась как очищение христианства от влияния идей Антихриста. В полемике пуритане нередко сравнивали своих религиозных оппонентов с сатаной.
Группа так называемых сепаратистов, ещё более радикальных, чем обычные пуритане, подчёркивала единство «истинных реформатских церквей», стремясь отделить себя и своих детей от «ложных церквей», – именно от концепта «отделения» (separatio) и происходит «сепаратизм».
Характерно, что мотивы «исхода», «земли Обетованной» и «города на холме» были использованы и в качестве метафоры внутреннего «пути ко спасению» и одновременно в качестве основания для отчуждения англичанами индейских земель – что уже можно рассматривать как складывание религиозного базиса колониализма.
Пуритане XVII века полагали, что Господь заключил с английским народом «ковенант» (договор), выделив таким образом его из числа европейских народов в качестве избранного. Эта исключительность трактовалась одновременно как бремя ответственности перед другими народами – наряду с дарованной Богом властью. Трудно удержаться от параллели с американским радикальным протестантизмом ХХ века, в частности с течением диспенсационализма, закрепляющим за англо-американскими протестантами тот же статус «второго избранного народа», а за Америкой идею Manifest Destiny (проявленной судьбы).
Строго говоря, после предпринятого «исхода» в Америку уже можно говорить не об английской, а об англо-американской идее.
Примерно в это же самое время возникают первые признаки обмирщения пуританской доктрины. так, например, историк Дж. Бэнкрофт, основатель «романтической» школы американской историографии, тогда же, в XVII веке, описывает пуританизм как «предтечу демократии», поскольку он опирается не на духовенство, а на «христианский народ». В конечном счёте это означает политический суверенитет как высшую религиозную ценность, связывая его, однако, именно с ветхозаветным общественным идеалом. Параллельно формировалась и экспансионистская установка. Как шутили историки XVII–XVIII веков, «пуританин, который не лезет в чужие дела, – это оксюморон».
Как нетрудно заметить, религиозные предпосылки расистского мышления сочетаются с быстрым и радикальным развитием глобального капитализма и обслуживающей его либеральной идеологии – как раз тех явлений, которые в Англии как ведущей колониальной державе проявились наиболее ярко. Постепенно стандарты британской мысли, включающие мифы национального превосходства, мессианизм, социал-дарвинизм и прогрессистский универсализм, становятся идеологическим фоном, идейной средой, в которой формируется общеевропейское и американское общественное и политическое сознание. Особенно явно эта зависимость проявилась в контексте колониалистской политики.
Ещё одним важным источником, помогающим в анализе европейских истоков расизма и либерализма, может служить широко известная книга «Английские корни немецкого фашизма. От британской к австробаварской ”расе господ”» историка Мануэля Саркисянца3. Материалы этой книги позволяют говорить уже о нацизме и расизме ХХ века как о явлениях, которые имеют британские корни, но при этом внутренне присущи всей западной культуре эпохи модернити.
Так, например, в кайзеровской Германии подражание британским стратегиям было положено в основу собственной политики, и это касалось не только административно-военных мер в колониях – влияние было значительно более глубоким, речь шла о многоаспектном мышлении в расистском духе. Карл Петерс, один из первых немецких государственных деятелей, отвечавших за колониальный курс в Африке, заявлял: «Я всегда ссылался на британскую колониальную политику как на важнейший фактор»4. Он восхищался тем, что «многие сотни тысяч людей в Англии могут наслаждаться досугом, потому что на них работают многие миллионы представителей чужих рас» <...> «происходящее в Британской империи всегда интересует нас в первую очередь: ведь там... Наши наставники...». Это его мировоззрение, по его словам, сформировалось за время его пребывания в Англии и помогло ему стать крупным политиком: «Каждый день пребывания в лондонском Сити... давал мне новый конкретный урок колониальной политики»5.
Одна из несомненных удач книги Саркисянца состоит в том, что автор отыскал в либеральном мировоззрении именно тот смысловой слой, который является переходной зоной между этническим и социальным расизмом. так, ещё в 1850 году, пишет Саркисянц, «эдинбургский профессор анатомии Роберт Нокс... стал приписывать ирландцам целый ряд качеств, несовместимых с чертами среднего класса», то есть определил ирландцев (шире – кельтов) как экономически несостоятельную расу. По мнению Нокса, «источник всех бед Ирландии кроется в расе, кельтской расе Ирландии... Следует силой изгнать эту расу с земель... они должны уйти. Этого требует безопасность Англии»6.
Мануэль Саркисянц подчёркивает, что «только в Англии расистская идеология вытекала непосредственно из национальной традиции: мало того что последняя была ветхозаветно-пуританской – ситуацию усугубляло и восприятие социального неравенства как части английского культурного наследия (низы испытывали благоговение и уважение к верхам, а верхи относились к ним с презрением)»7. И здесь же, ссылаясь на мнение Ханны Арендт, он утверждает, что сословное неравенство воспринималось почти как неотъемлемая характеристика английского национального характера. Именно «общественное неравенство было основой и характерным признаком специфически английского общества, так что представление о правах человека, пожалуй, нигде не вызывало большего раздражения»8.
Особый интерес представляет роль «правозащитной» и «антидискриминационной» риторики в либерал-расизме. Этот элемент также внесли в либерал-расистский колониалистский дискурс представители английского, а позднее и американского истеблишмента. Ещё в период англо-бурской войны возникла необходимость в градации собственно колониалистских практик – бурских и британских – на «плохие» и «хорошие». Для этого был впервые задействован дискурс «защиты прав и свобод», который сочетался не только с военными, но и с чисто карательными мерами. В англо-бурской войне англичанами впервые в истории была использована практика создания концентрационных лагерей.
Таким образом, можно утверждать, что начиная по крайней мере с XIX века расистская идеология Запада представляет собой двухуровневую систему: британский стандарт и набор его европейских, континентальных и американских версий. Поэтому речь должна идти не об отдельно взятом расизме или нацизме (на котором специализировалась Германия в 1930–40-е годы), но о многоаспектном мультирасизме британского образца, включая и национальный (нацизм), и культурный и цивилизационный.
Мультирасистская идеология, имевшая начиная с XIX века британский фундамент, – это единая общеевропейская система. Идеология третьего рейха 1930–40-х годов является в ней очень «ярким», но всё же частным случаем англоцентричного общеевропейского феномена. Сегодня этот феномен выступает уже в виде английского и американского трансатлантизма.
Неолиберальная атлантистская социальная доктрина включает в себя несколько компонентов:
● идею культурного и цивилизационного превосходства «политически развитых» наций и стран, якобы образующих «цивилизованный мир»;
● утилитаризм, утверждающий происхождение общественного блага из эгоистической тотальной конкуренции;
● прогрессистский фатализм – веру в тотальный Прогресс всего и сразу, в «прогресс вообще»;
● протестантскую идею избранности ко спасению, в секулярной форме превратившуюся в оправдание социального и культурного неравенства;
● социал-дарвинизм и мальтузианство, утверждающие пользу естественного отбора в человеческой среде и ненужность «лишних» людей;
● принцип статусного потребления, формирующий человеческий тип, определяемый как «эго-машина» и «фабрика желаний».
Этот набор идеологем якобы даёт атлантистской элите санкцию на неограниченное, экстерриториальное применение силы.
Важным признаком атлантистских политических моделей, основанных на пананглизме и панамериканизме, является принцип экстерриториальной кратократии, то есть применения своих норм и установлений – юридических, политических и прочих – за пределами территории собственной страны. К таким практикам можно отнести попытку госпереворота в турции (2016 год), попытку назначения нового президента в Венесуэле, поддержку терроризма (Сирия), государственный переворот на Украине.
Принцип экстерриториальной кратократии отражён в таких положениях американской военно-политической стратегии, как «глобальное доминирование» или «глобальный контроль».
Так, например, в 2011 году США и НАТО совершили «гуманитарное вмешательство» в Ливию, убили лидера страны Муаммара Каддафи и превратили богатейшую страну региона с высоким уровнем социальных прав населения в фрагментированную территорию, охваченную преступностью и работорговлей.
Атлантистские критерии господствуют также в трактовке понятий «стандарты демократии» и «права человека». При этом приоритеты деятельности профессиональных правозащитников из других стран всегда «случайно» совпадают с позицией внешнеполитических ведомств США и Великобритании.
Характерно, что на законности многих подобных операций англо-американские элиты, в общем, и не настаивают: например, выступление бывшего госсекретаря США Колина Пауэлла с пробиркой, содержащей возбудитель «сибирской язвы», принятой в качестве повода для нападения на Ирак, официально было признано ошибочным.
Легко заметить, что атлантистский дискурс постоянно воспроизводит расистскую матрицу в процессе культурной коммуникации: таким образом, меняются лишь её исторические формы, но содержание остаётся неизменным.
В морально-этическом смысле данный феномен является полной зеркальной противоположностью христианской нравственности. Он обращается к ценностно-ритуальному комплексу, связанному с языческим институтом жертвы – вместо христианского самопожертвования.
2023 год
