Проблема идейного генезиса и исторической преемственности расизма и нацизма подвергалась и подвергается табуированию и маргинализации в западных науке и публичном пространстве. Несмотря на это, отдельные работы по указанной теме существуют и вызывают большой интерес у независимых исследователей1.
Корни нацизма уходят в эпоху исторического колониализма. Без учёта этого факта не может быть полноценного понимания нацистско-расистского феномена. Тем не менее, несмотря на формальное наличие целого направления «постколониальных исследований», западный научно-идеологический мейнстрим привержен искажённому подходу к проблеме. Искажения вызваны отказом от учёта колониалистского фактора во всей его исторической полноте. В результате связь между колониальным капитализмом, расизмом и нацизмом, включая гитлеризм, сознательно игнорируется научно-идеологическими институтами. Это вызвано стремлением к сохранению неомодернистской парадигмы представлений об обществе и культуре.
Неомодерн не склонен воспринимать присущую ему расистскую логику как нечто выходящее за рамки отдельно взятого «режима» (гитлеровского) и его аналогов. защищая свою культурную матрицу от экзистенциальных угроз, неомодернистское сознание избегает исторических обобщений и глубокого анализа. И когда обсуждение темы нацизма и расизма выходит за хронологические рамки ХХ столетия, касаясь индейцев, бушменов, конголезцев или китайцев, ставших историческими жертвами в более ранние периоды, сознание европейско-американского обывателя уже не способно реконструировать связь явлений. Неомодернистский консенсус блокирует это направление мысли.
По этой же причине переход к открытым формам «экспортного нацизма» в 2014–2022 годах прошёл для западного общества легко и не вызвал когнитивного диссонанса, поскольку для него это – естественный и исторически закономерный процесс. Расистские установки в западной культуре радикализируются в периоды кризисов, но в спокойные периоды развития их функционирование замедляется и прикрывается защитным поясом из общелиберальных и леволиберальных идей, таких как толерантность, мультикультурализм, общечеловеческие ценности.
Между тем с исторической точки зрения нацизм – это не какое-то локальное явление, но последняя стадия так называемой римской болезни Европы. Термин «римская болезнь» указывает на исторический мимесис – подражательность – западного сознания. Бывшие варвары, сокрушив и разграбив Рим, в силу своей культурной несамостоятельности сами почувствовали себя в статусе римлян, назначив остальной мир «варварами», то есть своими потенциальными подданными и обслугой. Именно поэтому христианизация Европы оказалась поверхностной: уже эпоха Каролингов возродила открытое подражание Древнему Риму и кесарям.
Следствием этих установок стало убеждение в особой миссии и особых правах западной цивилизации по отношению к остальному миру. Катехизация неевропейских народов, предписываемая христианством, была кощунственно подменена их колонизацией – под вывеской всё того же Просвещения. Но основы европейской христианской идентичности с наступлением эпохи колониальных завоеваний были утрачены, поскольку легитимация захватов земель, угнетения и уничтожения «варварских» народов неизбежно требовала корректировки ценностной системы.
«Римский стиль мышления» предполагает, что господствующая культура тождественна культуре как таковой, своего рода культурному космосу, а формы человеческой организации, которые в неё не вписываются, относятся к сфере культурного хаоса и рассматриваются как проявления варварства2. Для обозначения этого варварства может использоваться расистский словарь непосредственно – тогда речь идёт об «азиатских варварах», «недолюдях» («унтерменшах»), «ущербных нациях». В других случаях дискриминирующая парадигма прибегает к камуфляжу, использует систему эвфемизмов, апеллирующих к авторитету чистой науки, рациональности, естественного права, объективного общественного блага и даже некоей абстрактной морали. В этом случае речь обычно идёт о «тирании», «авторитаризме», «незрелости демократических институтов», «потомственном рабстве», «неразвитом гражданском обществе». Данная терминология, обладающая внешними чертами научного стиля и тираноборческой романтики, выполняет функцию культурного подчинения и установления гегемонии.
Сверхзадачей указанных дискурсов являются легитимация идеи господства, оправдание ситуации, когда одна, якобы более развитая культура может диктовать свою волю другим, якобы менее развитым, поскольку обладает более высокими идеалами и находится на «правильной стороне истории». Право использовать свои критерии оценки исторической ситуации при этом имеет, разумеется, лишь одна из сторон – доминирующая, – тем самым девальвируя культурные ценности и опыт других исторических акторов.
Адепты расизма игнорируют тот факт, что была в мировой истории и арабоцентричная эпоха, а в период расцвета Восточно-Римской (Византийской) империи Европа фактически находилась в роли провинции христианского мира (но это не порождало мифов о неполноценности). Отдельного упоминания достойна судьба «первого» Рима, павшего под ударами варваров. Но, к сожалению, любой гегемонизм включает в себя комплекс психологического бессмертия и в своём самоослеплении склонен считать себя вечным.
Французский философ Рене Жирар в 1970-е годы определил свойственные западной культуре мифы превосходства как «сакральное насилие» и принесение «сакральной жертвы», связав их с языческим институтом жертвы. Сакральная жертва должна претерпеть ущерб, тем самым послужив благу лучших членов племени. Эта мифологическая матрица и породила стержневой сюжет истории европейского общества – сюжет колонизации.
Этот ритуально-мифологический комплекс, берущий начало в глубокой языческой архаике, как раз и порождает в самом общем виде исторический фундамент колониалистской идеологии. Он построен на мифах культурного (цивилизационного, расового и национального) превосходства, породивших ключевые культурные коды протестантского, в том числе секуляр-протестантского запада. Они и являются важнейшим условием сборки идентичности исторических европейцев, особенно в условиях англо-американского доминирования. В современных условиях сакральными жертвами обычно назначаются враги господствующего миропорядка, совершившие действительные или мнимые «преступления против человечности», – отдельные личности, такие как Слободан Милошевич, Муаммар Каддафи, Саддам Хуссейн, а также – и это куда более трагично – целые народы, например сербский или русский.
Мифологическое ядро расизма за несколько столетий породило многослойную дискурсивную среду, включающую в себя богатый идейный репертуар, начиная с «бремени белого человека» и заканчивая концепцией «общечеловеческих ценностей» и мультикультуралистскими теориями.
Британский империализм сформировал центральный колониалистский дискурс, основанный на идее civilizing mission – цивилизаторской миссии по «просвещению народов», которая также обозначалась термином «бремя белого человека» (авторство приписывается Редьярду Киплингу). Этот дискурс вобрал в себя просветительский мессианизм, понимаемый как необходимость цивилизовать дикарей независимо от их воли. Предполагалось, что господство европейских держав, внешнее управление и вмешательство в жизнь колоний в конечном итоге выполняет благотворную, цивилизующую, просветительскую роль.
Колониалистская доктрина внешнего, принудительного цивилизаторства строилась на кощунственной идейно-нравственной подмене. В рамках этой доктрины идея добровольной и мирной христианизации, катехизации, духовного просвещения выполняла роль ширмы для оправдания насильственного военно-политического подчинения и угнетения западными центрами капитала всего остального мира. К сожалению, именно таким образом европейская (протестантская и католическая) христианская миссия была отторгнута и обесценена в глазах многих стран и народов, что предопределило неизбежность разрыва самого запада с христианской традицией.
Юридическим оформлением колониалистской политики следует считать понятие terra nullius («ничейная земля»), которое открывало возможность Британии и другим европейским странам якобы на законном основании присваивать земли нехристианских народов. Даже в ХХ веке в ходе нашумевших в США судебных процессов истцам из числа представителей индейских племен так и не удалось добиться отмены этого принципа и признания незаконности изъятия их земель. Примечательно, что в данном сюжете присутствует кардинальная антихристианская подмена понятий: колонизация вместо катехизации.
Яркими примерами расистской политики следует считать подавление восстания сипаев в Индии и опиумные войны в Китае. цивилизаторы искренне считали индейцев, индусов, китайцев и негров людьми, не сравнимыми с ними с точки зрения прав и интересов. Впрочем, в определённой ситуации на роль сакральных жертв могли быть назначены и соседи-ирландцы, которых в ходе религиозных войн в XVII веке могли продавать в рабство3.
Одна из ключевых фигур Просвещения, классик философии свободы, теоретик гражданского общества и правового демократического государства англичанин Джон Локк «был одним из крупнейших инвесторов британской работорговли своего времени. Он также дал философское обоснование отъятия земель колонистами у североамериканских индейцев. его взгляды на экономическое рабство в современной научной литературе расцениваются то как органическое продолжение антропологии Локка, то как свидетельство её противоречивости»4.
Сегодня довольно широкий спектр расистских, в частности национал-расистских (нацистских), теорий достаточно подробно описан, хотя его описания сами по себе не могут влиять на идейную парадигму социальных и культурных исследований, контролируемых либерализмом и атлантизмом.
Так, например, в книге Пьера Андре Тагиеффа «Цвет и кровь. Французские теории расизма»5, которая представляет собой каталог разновидностей расистской идеологии на примере Франции, мы обнаружим перечень концепций расистского мироустройства во Франции XIX–XX веков, в том числе этнорасовый национализм, евгенический расизм социалистической направленности, эволюционный расизм и социал-дарвинизм. Последние два, как легко убедиться, играют ключевую роль в современной неолиберальной доктрине.
Исследование П. А. Тагиеффа не даёт повода удерживать понятие «расизм ХХ века» в национальных границах, то есть представить его как в первую очередь германское или пангерманское явление. Кстати, такая точка зрения сама по себе носила бы расистский характер. Аналогичным образом расистское звучание имеют, например, некоторые положения Ханны Арендт, которая в своих «Истоках тоталитаризма» выдвигала панславистскую теорию коммунизма.
Вместе с тем можно уверенно утверждать, что наиболее активным носителем идеологии расового превосходства является англосаксонский мир. Именно британская колониальная практика стала питательной средой для расистских теорий.
Ещё в 1676 году Уильям Петти в книге «Лестница творения» утверждал, что существует непреодолимое «различие в строении ума европейца и африканца». В 1708 году увидело свет похожее по идейному содержанию сочинение Уильяма Тайсона «Орангутанг, или Анатомия пигмея». Это были первые пробы пера в области расистских теорий, но её изобретателем официально считается Жозеф Артюр де Гобино (1816–1882). В 1850 году увидела свет «Социальная статистика» Герберта Спенсера, который на свой лад стремился оправдать колонизацию в провиденциальном ключе: «Силы, трудящиеся над осуществлением великой схемы совершенного счастья, не принимают во внимание отдельные случаи страдания и уничтожают ту часть человечества, которая стоит на их пути»6.
Следует вспомнить о Френсисе Гальтоне – между прочим, двоюродном брате Чарльза Дарвина, – который заложил основы печально известной евгеники – новейшей для того времени псевдонаучной доктрины об искусственном отборе людей для улучшения человеческой породы и формирования идеальной расы; о Карле Пирсоне – создателе наиболее радикального, расистского варианта социал-дарвинизма, основанного на так называемой биометрике; о знаменитом докладе Джеймса Ханта 1863 года, в котором автор определил чернокожих как промежуточный вид между обезьяной и человеком.
Необходимо упомянуть и «Политическую географию» (1897) Фридриха Ратцеля, в которой объявлялось, что евреи, цыгане и южноафриканцы, будучи кочевыми народами, не могут предъявлять на жизнь права, аналогичные правам европейцев.
Историк Михаил Магид, перефразируя положения знаменитого представителя левого движения ХХ века профессора Падуанского университета Антонио Негри, пишет: «Колониальная идентичность действовала посредством логики исключения... Белое, цивилизованное, организованное, продуктивное, разумное здесь противопоставлялось цветному, природному, хаотичному, неэффективному, чувственному, дикому. Как отмечал алжирский исследователь колониализма Франц Фа-нон, »колониальный мир – это мир, расколотый надвое«. Колонизированные исключены из европейского пространства не только территориально, не только на уровне прав и свобод, но и на основе мышления, ценностей, жизненных целей. Они представлены в мышлении колонизатора в образе »других«, отброшены за границы цивилизации. Конструирование идентичности строится по принципу »мы – они« и основано на существовании жёсткой границы»7.
В этом описании вполне точно сформулировано основание расистского мировоззрения, по отношению к которому социальный и экономический либерализм является необходимой легитимирующей надстройкой.
На следующем историческом этапе, в гитлеровской Германии, колониализм принял форму расово-этнической градации, причём некоторые народы Европы оказались в том же положении, в котором прежде пребывали народы мировых окраин. При этом Адольф Гитлер полностью признавал преемственность своих позиций по отношению к взглядам своих идейных предшественников и подчёркивал: «только у меня, подобно англичанам, хватит жестокости, чтобы добиться цели»8. И позднее, в 1939 году, перед самым началом Второй мировой войны: «Я восхищаюсь английским народом. В деле колонизации он совершил неслыханное»9 – предполагая необходимость достичь таких же высот в покорении не Индии, но России10.
Примечательно, что одновременно с расцветом в немецкой среде гитлеризма в Англии создаётся «британский союз фашистов» под руководством баронета Освальда Мосли (1932 год), поставивший целью решить проблемы «слабых и никчёмных» в том же самом евгеническом и мальтузианском духе.
Неудачной попыткой демонтировать колониальный каркас либерального капитализма стало коммунистическое движение прошлого века. СССР формально строился на основе модернистских концепций социализма, но на глубинном уровне негласно опирался на традиционные (общинные) эгалитаристские архетипы русского коллективного сознания. Весь советский период ушёл на преодоление этого противоречия, но в итоге закончился закрытием коммунистического «проекта» в соответствии с волевым решением партийной элиты и фактической колонизацией страны.
Тем не менее, несмотря на неутешительный итог левого проекта, можно утверждать, что сохранившиеся от эпохи колониализма идеологические клише, такие как «бремя белого человека», «инкультурация», «необходимость цивилизовать дикарей», устарели как раз в тот момент, когда набрали силу левые идеи в их аутентичном, не глобалистском и не выдержанном в либеральном духе варианте. Под влиянием марксистских и не-марксистских левых концепций мировое неравенство и социальное угнетение были описаны на языке политэкономии и критики мировых монополий, которые и являются драйверами колониализма.
По мнению Иммануила Валлерстайна, именно русский социализм, в отличие от классического марксизма, под видом классового противостояния разрабатывал идею национального освобождения, а точнее, демонтажа старой колониальной системы в мировом масштабе. Проект изначально возник в рамках политики президента США Вудро Вильсона, позднее получив второе, социалистическое издание. Но при этом, согласно И. Валлерстайну, «ленинизм представлял собой более энергичную и воинственную форму антиколониальной борьбы, чем вильсонианство»11.
Нацизм, напротив, исторически был нацелен одновременно против деколонизации мира и против способствовавшего этой деколонизации левого активизма (неудавшаяся революция в Германии, «красное двухлетие» в Италии, влияние СССР и т. п.), хотя либеральные неонацисты охотно признают только вторую антитезу. И если об успешности левых проектов социального государства, реализованных в ХХ веке, можно спорить, то расшатывание мировой колониальной системы и стремление к народной демократии – это бесспорное достижение.
Аналогичная ситуация складывается и сегодня, только в современных условиях колониализм выступает в виде глобализма, а деколонизация – в виде деглобализации и движения к многополярному миру. Примечательно, что сейчас это происходит под воздействием объективных кризисных процессов, а отнюдь не под влиянием левых сил, большая часть которых давно поглощена и нейтрализована либеральным консенсусом, а меньшая хотя и сохранила независимость, но утратила влияние в массах и откатилась на кружковую стадию.
Примечательно, что во времена холодной войны как советская, так и американская пропаганда говорили о противостоянии «двух систем», а не «двух культур» или «двух цивилизаций». Это неслучайно. Само существование советской политической альтернативы (независимо от оценок самого советского проекта) вынуждало использовать более или менее «приличный», сублимированный язык. Но после окончания холодной войны, распада советского блока либеральный мейнстрим вновь возвращается к доктрине открытого, а не экономически замаскированного колониализма, яркий пример этого – концепция «противостояния цивилизаций» Самюэля Хантингтона. Это было ремейком дискурса периода Британской Ост-Индской кампании, в ходе которого риторика времён «Империи, над которой никогда не заходит солнце» переводилась на язык социально-политических идеологем новой эпохи.
Идея конфликта цивилизаций вписывалась в более общую и долгосрочную тенденцию во второй половине ХХ – начале ХХI века, когда набрали силу культурные и цивилизационные формы расизма. Статус козла отпущения вместо «нехристианских», «отсталых» и «биологически неполноценных народов» был присвоен «врагам мировой демократии». Место прежних «биологически неполноценных народов» заняли «закрытые тоталитарные общества» и народы, якобы «неполноценные» в гражданско-политическом смысле. Эта тенденция ярко проявилась начиная с 2014 года в политике Украины по отношению к русскому меньшинству, поддержанная англо-американским политическим классом.
В роли главных объектов колониалистских практик оказываются в этих случаях так называемые неконвенциональные субъекты, «не способные» воспроизводить эталонные политико-правовые стандарты, предписанные англо-американским гегемоном, и потому якобы исповедующие «тоталитарные предрассудки». Это различные «враги» глобального миропорядка – страны-изгои, «закрытые тоталитарные общества» и нации, якобы незрелые в гражданско-политическом смысле, и отдельные «диктаторы», а иногда просто люди, нанёсшие вред интересам атлантизма, вроде Джулиана Ассанжа и Эдварда Сноудена.
Новые идеалы расизма распространялись под вывесками «цивилизованного общества», «открытого общества», «общечеловеческих ценностей». При этом вполне очевидно, что жертвам зачисток и фильтраций всё равно, репрессируют ли их во имя расовой чистоты или во имя стандартов «передовой цивилизации» и «демократических стандартов». Кроме того, оппозиция «цивилизационное – этническое» в рамках колониальной политики в значительной степени условна. Иммануил Валлерстайн утверждает, что в период спада и сжатия мировой экономики целые народы выталкиваются из неё как якобы этнически неполноценные, а в период роста и экспансии часть их «впускают» назад. Так, например, Гитлер в военно-политических целях вынужден был причислить японцев к «арийской расе», поскольку союзников полагалось любить вопреки всем данным антропологии и этнологии.
Таким образом, уже в Третьем рейхе на первый план, вопреки сакрализации расового принципа, мог выходить вместо этнического цивилизационный критерий.
Важно также не упускать из виду сложившийся ещё в XIX веке феномен «патерналистического колониализма» – идеологического замещения военной интервенции, которая в ряде случаев становится не слишком выгодной странам экономического центра, поскольку тормозит экономическую активность в зависимой стране и снижает размер колониальной ренты.
Данное явление получило развитие в ХХ и ХХI веках уже в неоколониалистском формате. Оно породило ориенталистский дискурс в культуре, а именно искажённый образ мировых окраин, навязываемый политическими элитами не только западной аудитории, но и самим окраинам – в частности, утрированные формы «патриархальности», с одной стороны, и вестернизации, с другой. Эти образы, как правило, направлены на вытеснение идей о внутренней, имманентной эволюции периферийных стран, о «собственном пути модернизации».
Эта практика связана с тем, что интересы западных элит чаще всего требуют сохранить неопределённый, промежуточный статус «периферии» – то есть статус Востока как «недозапада». Именно такой статус обеспечивает беспроблемное извлечение цивилизационной ренты, вывоз капиталов и ресурсов. Поэтому ассимиляция не должна останавливаться, но и не должна иметь логического завершения. В таком мире разделённые части находятся практически на расстоянии вытянутой руки друг от друга. Вместо хрестоматийного «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и вместе им не сойтись» имеет место ситуация, когда эти два мира не могут ни сойтись окончательно, ни разойтись.
Подобная культурная гегемония достигается как раз с помощью навязывания Другому (глобальному Востоку или глобальному Югу) его ложного образа, то есть намеренно сконструированной, проектной идентичности в рамках западного колониального стандарта. Ярким примером подобной практики является нынешняя Украина.
Активизация такого подхода наблюдалась ещё в 1960-е годы на волне интереса к ориенталистике. Сегодня вызывает интерес новый ориентализм, в рамках которого запад конструирует для себя «глобальный Восток» с помощью концептов «мира регионов» и «локальных идентичностей» в рамках современной регионалистики.
Проблема симулятивных культурных образов ориентализма и их политизация обсуждается в работах А. Негри, С. Амина, Э. Саида. Эдвард Саид говорит о «ложном образе Востока» и о западной ориенталистике как имперской дискурсивной практике: «”Ориентализм” чаще всего воспринимали как своего рода голос порабощённых (обездоленные всего мира вдруг заговорили), нежели как мультикультуралистский и одновременно критический анализ власти, использующей знание для расширения своего влияния. таким образом, я в качестве автора исполнял предписанную мне роль: быть саморепрезентацией того, что прежде было подавлено и искажено в научных текстах, составляющих дискурс, исторически обращённый не к народам Востока, а всё к тому же Западу»12.
Так мимикрирует неоколониализм в «сложном, меняющемся мире».
2023 год
