Генезис и конститутивные признаки неофашизма в современной политике

Аннотация

Ключевые слова

В связи с событиями на Украине мы наблюдаем воз­вращение фашизма в европейскую политику. Но с четким пониманием фашизма как исторического явления пока есть серьезные проблемы.

Например, писатель Максим Кантор приводит шесть признаков фашизма [1]. Очевидно, что набор критериев непомерно велик и не столько облегчает, сколько за­трудняет анализ явления. Но попробуем рассмотреть шесть признаков фашизма, которые предлагает Кантор.

"Первый постулат фашизма – это национальная гор­дость". Но разве не является проявлением националь­ной гордости культ "старой доброй Англии", "сладкой Франции" – неужели все это ростки пещерного фашист­ского сознания? Разумеется, это не так. Национальная гордость – нормальное и здоровое чувство. На самом деле речь здесь должна идти не о комплексе националь­ного (расового, культурного, цивилизационного) превос­ходства, о позиции цивилизатора других наций.

"Второй постулат фашизма – единение народа с госу­дарством". Само по себе государство – нейтральный феномен. Разговор об отношении к "государству вообще" моден в кругу увлекающихся либертарианством, но бес­предметен. Главный вопрос: какое это государство, с какой идеологией, социальными и политическими целя­ми. Догматическое, априорное антигосударственничест-во – явление того же порядка, что и державное идолопо­клонство, но с обратным знаком. В России эти явления порождают и поддерживают друг друга, что приводит к отсутствию в стране реальной политики.

"Третий постулат фашизма – традиция. Апеллировать будут только к былому величию. Фашизм – это всегда ретроспективная программа". И вновь миф вместо ре­альности. Традиция – культура и история – это единст­венный серьезный противовес "голосу крови". Традиция есть то, к чему человек может приобщиться по желанию, а этническая принадлежность дана ему с рождения.

Следовательно, традиция – это выбор, свобода и ответ­ственность. Традиция уравнивает людей. Она не знает логики исключения. Культур-расизм и национал-расизм, напротив, живут "логикой исключения". Расизм подразу­мевает не общность, а градацию: вот мы, а вот они, мы -соль земли, они – прирожденные холопы. Традиция во­все не привязывает нас к прошлому. Это не прошлое, а связь между прошлым и будущим, гарантия от историче­ских разрывов, консервант, сохраняющий коллективный опыт. Поэтому традиция не агрессивна, она не склонна завоевывать себя или кого-то другого на стороне. Она лишь возвращает себе свое.

"Фашизм – это ретроимперия. Ничего нового фашизм не изобретает, пафос фашизма – в отмене прогресса". Ничего подобного. Наряду с "кровью" фашизм обожест­вляет прогресс: достаточно вспомнить экономику "третьего рейха". Правда и традиция – не враг прогрес­са, а точка его опоры и гарантия гуманности.

"Четвертый постулат фашизма – неравенство. Фаши­стские государства – это армии, неравенство им свойст­венно, но армейское неравенство фашизм получает уже готовым – от рынка. Само неравенство создал не фа­шизм. Неравенство уже было создано олигархией и ры­ночной демократией". Важнейший, если не единствен­ный критерий. С этим пунктом не поспоришь, расставле­ны все точки над "i".

"Пятый постулат фашизма – его тотальность". Стран­ный критерий. Либерализм также тотален, социализм имел претензию на тотальность. Религия тотальна, так что же?

"Шестой постулат фашизма – язычество". А вот это верно. Причем языческая сущность фашизма тесно свя­зана с неравенством. Тем не менее сложно согласиться вот с таким тезисом: "Язычество не обязательно означа­ет отмену отеческой религии, но это означает модифика­цию христианской религии, приспособление таковой под потребности почвенного сознания". На самом деле речь должна идти о модификации христианской религии под потребности глобального рынка. Пример такой модифи­кации дает нам радикальный протестантизм, в частности, кальвинизм [2]. Почвенное сознание также изначально имеет мало общего с христианским уранополитизмом, но в условиях глобализации ситуация частично переворачи­вается: почвенничество становится противовесом инте­ресам финансового интернационала и, как следствие, консервантом традиции, в том числе и христианской. Поэтому в отношении "почвенного сознания", как и в отношении государства, необходимо уточнение: о какой именно "почве", о какой традиции идет речь.

Скатывание неолиберализма к прямой поддержке нацизма и фундаментализма – уже не теория, а оче­видность. Максим Кантор когда-то признавал: "Именно либеральная демократия сегодняшний фашизм и под­готовила... Фашизм прошлого века был побежден сою­зом демократии, социализма, гуманистического искус­ства и религии. Все компоненты этой победы были сознательно уничтожены. Сегодня противопоставить фашизму нечего" [3].

Не замечать эту неутешительную логику исторического процесса невозможно. Но когда возникает вопрос о сущ­ности и истоках фашизма, главное – не дать исказить историческую картину в интересах неолиберального ис­теблишмента.

Нередко для такого искажения используются концеп­ции, опирающиеся на тезис о "вторичности" (и тем са­мым, меньшей виновности) фашизма по сравнению с коммунизмом. В рамках школы немецкого историка Э. Нольте и официальной установки на "нормализацию немецкой истории" в Германии принято считать, что гит­леровский режим – это реакция на сталинский режим, и поэтому Гитлера якобы нельзя считать агрессором. Факт перехода от политического противостояния к военным действиям (22.06.41) нередко не берется в расчет.

Впрочем, и сам предлог для перекладывания истори­ческой вины с агрессора на жертву обычно ничтожен. Фашизм гораздо "старше" коммунизма, он родился на­много раньше XIX века. Это хорошо показано в извест­ной книге Мануэля Саркисянца "Английские корни не­мецкого фашизма. От британской к австробаварской "расе господ".

Как отмечает Саркисянц, "только в Англии расистская идеология вытекала непосредственно из национальной традиции: мало того, что последняя была ветхозаветно-пуританской – ситуацию усугубляло и восприятие соци­ального неравенства как части английского культурного наследия (низы испытывали благоговение и уважение к верхам, а верхи относились к ним с презрением)" [4, С. 95] (см. также Thost, Als Nationalsozialist in England (Mün-chen, 1939), S. 99; Thurlow, Fascism in Britain (London, 1982), p. 276; Hannah Arendt, Elemente... totaler Herrschaft, S. 288). И здесь же, ссылаясь на мнение Ханны Арендт, он утверждает: "Сословное неравенство воспринима­лось почти как "неотъемлемый признак английского на­ционального характера". Именно "общественное нера­венство было основой и характерным признаком специ­фически английского общества, так что представление о правах человека, пожалуй, нигде не вызывало большего раздражения", – констатирует Ханна Арендт (там же).

Впрочем, акцент следует делать не на английском на­циональном характере, а на условиях глобального ка­питализма и обслуживающей его либеральной идеоло­гии – как раз тех явлениях, которые проявились в Анг­лии как ведущей колониальной державе наиболее ярко. В этом случае проблема происхождения английских корней фашизма легко решается, не обрастая никакой мистикой, и в картине этого исторического явления все встает на свои места. Да, именно ведущие европейские державы в эпоху становления капитализма можно счи­тать родиной европейского фашизма. Но причина не в менталитете или национальном характере, а в развитии глобального денежного строя. Этот фактор, разумеется, влиял на формирование определенных черт нацио­нального характера.

Возникает вопрос: почему так сложилось, почему авто­ритарная сущность глобального капитализма гораздо глубже и радикальнее идеологического авторитаризма коммунистического типа. Для ответа на этот вопрос по­зволим себе привести длинную цитату из работы Бориса Кагарлицкого – она того стоит: "Принципиальным отли­чием капиталистического "рыночного" террора от терро­ра "тоталитарного" является то, что последний осущест­вляется правительством, берущим на себя политическую и моральную ответственность. Напротив, террор рыноч­ный осуществляется стихийно и на политическом уровне за него никто не отвечает. Вернее, ответственность рас­пределяется между множеством конкретных злодеев, каждый из которых отвечает только за свою часть "рабо­ты". С другой стороны, как заметил один из героев книги Сьюзан Джордж "Доклад Лугано", рыночный террор эф­фективнее. Надзирателей концлагеря можно подкупить или разжалобить. Бюрократия бывает косной и медли­тельной. Только рынок решает проблему уничтожения людей со свойственной ему бескомпромиссной и неумо­лимой эффективностью. Подчиняясь логике стихийного процесса. И в конечном счете, никто ни за что не отвеча­ет. Заказчики террора, получатели прибылей, наследни­ки капитала, созданного рабским трудом, остаются рес­пектабельными гражданами, чья репутация выше всяких подозрений. Миллионы жертв экономической эффектив­ности остаются непризнанными, о них не вспоминают и за совершенные преступления никто не собирается при­носить покаяние. А потому экономический холокост мо­жет повторяться снова и снова" [5].

Важно не упускать из виду экономические корни любого холокоста.

Список литературы

Для цитирования

Рецензия